Поэтка. Книга о памяти. Наталья Горбаневская - Людмила Улицкая

– Девушка, уходите! – упорно твердил кто-то. Я оставалась на месте. Я подумала: если вдруг меня решили не забирать, я останусь тут до часу дня и потом уйду[42].

Павел Литвинов

Наташа сказала: я напишу твой лозунг

1968 год был годом Чехословакии – чехословацкая весна была предметом восхищения и надежды для нас и по той же причине предметом страха и ненависти для советского режима. Связь свободы в Восточной Европе и в СССР была очевидна для всех. Мой любимый герой Александр Герцен и польские изгнанники в Лондоне провозглашали тосты «За вашу и нашу свободу». Наташа знала, что это был «мой» лозунг. Мы с женой Маей пришли к Ларе Богораз накануне демонстрации. Там была Наташа. Она приняла решение идти на демонстрацию с сыном Осей, которому недавно исполнилось три месяца, – но без плаката. Вместо него она будет держать чешский национальный флаг. Я еще за лозунг не брался и ничего под рукой не было. Наташа сказала: я напишу твой лозунг и принесу его на площадь.

Мы встретились на площади 25-го, и она вручила мне плакатик с двумя палочками. Я развернул его, и кто-то справа взял вторую палочку, мы сели на кромку тротуара, и я увидел, что это был Вадик Делоне.

Только во время следствия я заметил, что Наташа переставила слова в моем плакате, стало: «За нашу и вашу свободу», и опять забыл об этом и много лет спустя понял, как глубоко Наташа копнула. Ведь это СССР оккупировал Чехословакию, и нам в первую очередь должно быть стыдно перед чехами и словаками. Освободив их, мы, может быть, и освободим себя, но это уже не их дело. Поэтому свобода маленьких беззащитных народов, раздавленных, как асфальтовым катком, всем весом огромного соседа, должна быть первой… Наташа – не политический мыслитель, но ее нравственная позиция глубока и оригинальна.

Демонстрация, как свидетельствует очевидец, от начала до конца длилась двадцать две минуты. Все участники были доставлены в отделение милиции, но Наташу, кормящую мать, к вечеру отпустили. На последнем допросе Наташе сказали: «Мы решили вас пожалеть и на этот раз, но…» – и снова последовали угрозы. Остальные были арестованы. Три дня спустя после демонстрации Наташа разослала в крупные мировые газеты следующее письмо.

Л. У.

Наталья Горбаневская

Письмо главным редакторам газет: «Руде право», «Унита», «Морнинг стар», «Юманите», «Таймс», «Монд», «Вашингтон пост», «Нойе цюрихер цайтунг», «Нью-Йорк таймс»

«Уважаемый господин редактор, прошу Вас поместить мое письмо о демонстрации на Красной площади в Москве 25 августа 1968 года, поскольку я единственный участник этой демонстрации, пока оставшийся на свободе.

В демонстрации приняли участие: КОНСТАНТИН БАБИЦКИЙ, лингвист, ЛАРИСА БОГОРАЗ, филолог, ВАДИМ ДЕЛОНЕ, поэт, ВЛАДИМИР ДРЕМЛЮГА, рабочий, ПАВЕЛ ЛИТВИНОВ, физик, ВИКТОР ФАЙНБЕРГ, искусствовед, и НАТАЛЬЯ ГОРБАНЕВСКАЯ, поэт. В двенадцать часов дня мы сели на парапет у Лобного места и развернули лозунги: “Да здравствует свободная и независимая Чехословакия” (на чешском языке), “Позор оккупантам”, “Руки прочь от ЧССР”, “За вашу и нашу свободу”. Почти немедленно раздался свист, и со всех концов площади к нам бросились сотрудники КГБ в штатском: они дежурили на Красной площади, ожидая выезда из Кремля чехословацкой делегации. Подбегая, они кричали: “Это всё жиды! Бей антисоветчиков!” Мы сидели спокойно и не оказывали сопротивления. У нас вырвали из рук лозунги. ВИКТОРУ ФАЙНБЕРГУ разбили в кровь лицо и выбили зубы, ПАВЛА ЛИТВИНОВА били по лицу тяжелой сумкой, у меня вырвали и сломали чехословацкий флажок.

Нам кричали: “Расходитесь! Подонки!”, но мы продолжали сидеть. Через несколько минут подошли машины, и всех, кроме меня, затолкали в них. Я была с трехмесячным сыном, и поэтому меня схватили не сразу: я сидела у Лобного места еще около десяти минут. В машине меня били. Вместе с нами было арестовано несколько человек из собравшейся толпы, которые выражали нам сочувствие, – их отпустили только поздно вечером. Ночью у всех задержанных провели обыски по обвинению в “групповых действиях, грубо нарушающих общественный порядок”. Один из нас, ВАДИМ ДЕЛОНЕ, был уже ранее условно осужден по этой статье за участие в демонстрации 22 января 1967 года на Пушкинской площади. После обыска я была освобождена, вероятно, потому, что у меня на руках двое детей. Меня продолжают вызывать для дачи показаний. Я отказываюсь давать показания об организации и проведении демонстрации, поскольку это была мирная демонстрация, не нарушившая общественного порядка. Но я дала показания о грубых и незаконных действиях лиц, задержавших нас, я готова свидетельствовать об этом перед мировым общественным мнением.

Мои товарищи и я счастливы, что смогли принять участие в этой демонстрации, что смогли хоть на мгновение прорвать поток разнузданной лжи и трусливого молчания и показать, что не все граждане нашей страны согласны с насилием, которое творится от имени советского народа. Мы надеемся, что об этом узнал или узнает народ Чехословакии. И вера в то, что, думая о советских людях, чехи и словаки будут думать не только об оккупантах, но и о нас, придает нам силы и мужество»[43].

Укрыться в детство, в светомаскировку,в неведенье, в нетопленый подвал…О время, время, сделай остановку,чтоб час двенадцатый не пробил, не позвал

на помощь. Ну, какая с меня помощь?Как фонари, угашенные в полночь,как шлюзами зажатая волна,я над собою нынче не вольна.

О время, время, поверни порядок,связующее раздели звено,о время!.. Но безмолвствует оно,в убежище колдунчиков и прятокнам никому вернуться не дано.

Далия Эпштейн

Она всё делала истово

Я запомнила этот унылый день августа 1968 года в безрадостном Вильнюсе. Встреченный знакомец, запыхавшись, сообщил: «Знаешь, группка наших знакомых вышла на Лобное место, протестуя против вторжения». – «Кто?!» – «…и Горбаневская с коляской». – «Давай и мы пойдем к КГБ!» – «Я считаю, она не права. Нельзя решать за сына, который еще в коляске… И потом, скажут: опять эти евреи…» Он был литовец, этот человек. И сколько бы его ни славили сегодня, я никогда не забуду эти слова и не прощу. А себе не прощу, что не пошла одна. С Наташей мы ходили по летнему Вильнюсу, она была босиком – хотела чувствовать почву, по которой ступала. Она всё делала истово.