Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Со времени смерти генерала Ушакова председателем тайного инквизиционного суда[105] стал генерал Шувалов.
Для ведения процесса над Лестоком ему был придан находящийся в большой милости у императрицы друг Бестужева, генерал Апраксин. Тем самым судьба Лестока была предрешена.
Сначала допросу был подвергнут Шапьюзо. Он добровольно и с такой непосредственной откровенностью признался во всем, что только знал, что вопрос о каких-либо пытках отпал сам собой с самого начала. От него узнали, что Лесток получал деньги от прусского двора, часто проводил тайные и даже ночные встречи со шведским и прусским посланниками, равно как и с различными доверенными лицами и другими недовольными, среди которых в первую очередь выделялись вице-канцлер Воронцов, генерал-прокурор Сената Трубецкой и генерал Романцев. Шапьюзо также совершенно не отрицал, что Лесток был очень недоволен нынешним правительством и при каждом удобном случае крайне неприязненно отзывался о Бестужеве и Разумовском, и в своих оценках не щадил также царицу. Более, даже если бы это стоило ему жизни, он ничего к уже сказанному добавить не мог, поскольку Лесток никогда полностью не доверял ему, а с некоторого времени даже стал относиться к нему с известной подозрительностью.
Высказываний Шапьюзо между тем было для императрицы вполне достаточно, чтобы самой запустить против Лестока механизм инквизиции.
Сначала попытались выудить из него признания хитростью. Императрица пообещала его жене, если та склонит его к признанию, полное помилование как для нее самой, так и для ее супруга.
Однажды вечером ее привели в камеру Лестока и оставили с ним наедине. Бывший доверительный друг и любимец императрицы сидел на нарах в старом шлафроке и сперва, словно на привидение или призрак, долго с удивлением смотрел на свою жену.
– Вот как нам довелось свидеться, – заговорила она.
Лесток пожал плечами.
– Разве я виноват в чем-то? – произнес он как можно громче, ибо был убежден, что их разговор подслушивают. – Тебе ли не знать этого, – вдруг вскипел он и, вскочив с нар, одним прыжком оказался возле нее, – ты же не спятила, ты знаешь меня уже достаточно долго, чтобы не понимать, что я всегда был преданнейшим слугой императрицы, неизменно имел в виду только ее благополучие и благополучие государства, и потому только вызвал к себе враждебность и ненависть кучки завистников, государственных изменников, которым я мешал достигать их эгоистических целей и бессовестные интриги которых я так часто перечеркивал. О! Я знаю их всех, кто упрятал меня за решетку и продал нас Австрии: этого Бестужева, которого я сделал великим канцлером, которого я, ослепленный его гнусным лицемерием, порекомендовал монархине назначить на этот пост; этого Апраксина, которого мое заступничество подняло из низов, этих неблагодарных людишек, которые теперь сговорились погубить меня и затем, лишив монархиню ее единственного настоящего друга и не сдерживаемые больше ничем, продать Россию и втравить ее в европейскую войну, которая приведет страну на край пропасти, а Елизавету сбросит с престола.
– Мой милый, – промолвила жена, – кто был бы более склонен верить в твою невиновность, чем я? Но Шапьюзо признался, что ты оплачивался Францией и Пруссией, дабы воспрепятствовать альянсу с Марией-Терезией, что ты состоял в непозволительных отношениях с чужестранными правительствами.
– Такое сказал Шапьюзо? Разумеется, эту ложь из него выдавили грубой силой, пытками...
– Нет, его не пытали, потому что он вполне добровольно во всем признался.
– Тогда он, конечно, выдумал это и наговорил с три короба от страха перед мучениями, которыми ему пригрозили, – воскликнул Лесток, – с целью выгородить самого себя, чтобы все подозрения и всю вину свалить на меня одного. Разве это люди? Этот Шапьюзо, как же быстро он позабыл мои благодеяния! Он ведь был ничтожеством – бедный, понукаемый офицерами сержант, а я продвинул его по службе до капитанского чина. А теперь?!
– Это не относится к делу, – продолжала жена Лестока. – Теперь Шапьюзо рассказал такое, что существенно усугубляет твое положение, да вдобавок к тому же шведский министр Вольфеншерна внезапно покинул Петербург. А это еще больно усиливает подозрение. Если ты будешь все отрицать, тебя начнут бить кнутами, станут пытать, в то время как чистосердечное и покаянное признание могло бы спасти нас.
– Но ведь мне не в чем признаваться, – в сердцах крикнул Лесток, – ты сама не соображаешь, что говоришь, моя совесть абсолютно чиста. Если они хотят убрать меня с дороги, эти подлецы, эти предатели, для чего им тогда вообще надо мое признание? Они, конечно, могут отрубить мне голову, но моя кровь будет на них, а царица слишком поздно узнает, что потеряла своего единственного друга.
– Императрица все еще склонна отнестись к тебе милостиво, – ответила его жена.
– Действительно? – воскликнул Лесток, его желтое, удрученное горем лицо озарил луч надежды, в глазах его вспыхнул огонь. – Ну, тогда скажи ей правду, скажи ей, что я невиновен, попроси ее дать мне возможность поговорить с ней.
– Императрица хочет объявить помилование, – промолвила в ответ госпожа Лесток, – но лишь в том случае, если бы ты полностью сознался.
– О Господи, да я же говорю тебе, что не совершил никакого преступления и потому мне не в чем признаваться.
Жена пожала плечами.
– Я тебе все сказала, – проговорила она затем, – все, что мне было поручено тебе передать. Если ты будешь упорствовать в своем отрицании, настаивать на своей невиновности, то у тайного инквизиционного суда, разумеется, хватит средств, чтобы развязать тебе язык. Подумай-ка хорошенько об этом.
– Я не могу ни в чем сознаться, коль скоро я невиновен, – пробормотал Лесток.
Его жена поднялась и покинула камеру, даже не протянув ему на прощание руки.
Теперь последовала череда допросов, во время которых Лесток продолжал настаивать на том, что он совершенно невиновен и все, что он делал, делалось во имя служения императрице и государству.
– Всеми своими несчастьями я обязан только Бестужеву, – кричал он, – этому мерзавцу, которого я в свое время возвратил из ссылки, который всем обязан мне и в награду пытается лишить меня состояния и самой жизни.
Императрице ежедневно докладывали о результатах очередного допроса; когда же дело так и не сдвинулось с места, она потеряла терпение и без долгих колебаний объявила о своем согласии с предложением Шувалова допросить обвиняемого с пристрастием.
На следующий вечер Лестока как обычно привели в зал судебных заседаний, где его встретила та же презрительная улыбка графа Шувалова, Апраксина и других инквизиторов, сидевших за длинным, покрытым черным сукном столом. Для проформы ему еще раз предложили все те вопросы, что задавались ему с самого начала процесса, и он так же спокойно и беззастенчиво, как делал это до сих пор, снова отказался признать свою вину.
Допрос еще не закончился, когда в зал вошла императрица в роскошном туалете. Лесток воспринял ее появление как благоприятный знак и поспешил упасть перед ней на колени.
– Какая великая милость, ваше величество, – воскликнул он, – что вы лично соизволили прийти сюда, чтобы порасспросить своего преданнейшего слугу и убедиться в его невиновности.
Елизавета ничего не ответила, только лоб ее гневно нахмурился.
– Как вы смеете, – прикрикнул сейчас же Шувалов, – обращаться к их величеству. Вы здесь обвиняемый, вы преступник, и должны говорить только тогда, когда вас спрашивают.
Императрица уселась в приготовленное для нее в конце судебного зала кресло, обитое красным бархатом, и затем с холодной величавостью обратилась к Лестоку, по-прежнему стоящему перед ней на коленях.
– Я пришла сюда как ваш судья, Лесток, справедливый, но строгий судья, от которого вам не следует ожидать ни снисхождения, ни пощады. Только одно могло бы спасти вас и побудить меня проявить милосердие: чистосердечное признание.
– Мне не в чем сознаваться, ваше величество, – ответил Лесток, – у вас не было более преданного слуги...
– Избавьте нас, пожалуйста, от этих фраз, которые ничего не доказывают, по крайней мере, ничего в моих глазах, с которых уже давно спала повязка, которой вы ослепили их, – перебила царица своего бывшего доверенного друга. – Подумайте хорошенько, что говорите, прежде чем ответить мне еще раз. С какой целью Франция платила вам значительное ежегодное содержание?
– Я никогда не получал от французского двора никаких иных сумм, – ответил быстро Лесток, – кроме той, которая потребовалась, чтобы проложить вашему величеству дорогу к трону.
– Ваше величество имеет теперь возможность лично убедиться в бессовестности обвиняемого, – вмешался Шувалов.
- Собрание сочинений в пяти томах. Том третий. Узорный покров. Роман. Рождественские каникулы. Роман. Острие бритвы. Роман. - Уильям Моэм - Классическая проза
- Собрание сочинений в 14 томах. Том 3 - Джек Лондон - Классическая проза
- Том 3. Осада Бестерце. Зонт Святого Петра - Кальман Миксат - Классическая проза
- Случай на станции Кочетовка - Александр Солженицын - Классическая проза
- Узорный покров - Сомерсет Моэм - Классическая проза
- Как из казни устраивают зрелище - Уильям Теккерей - Классическая проза
- Джек Лондон. Собрание сочинений в 14 томах. Том 12 - Джек Лондон - Классическая проза
- Каждый умирает в одиночку - Ганс Фаллада - Классическая проза
- Барон фон Б. - Эрнст Гофман - Классическая проза
- Тщета, или крушение «Титана» - Морган Робертсон - Классическая проза