Книга домыслов - Эрика Свайлер

– Я хочу знать точные даты, – сказал я.

– Откуда у меня точные даты? – Фрэнк повысил голос почти до крика. – Я же их не записывал! Я же не думал, что когда-то придется что-то объяснять ее сыну. Ты – его! Блин! Ты всегда грыз себе ногти, как твой отец. Так вопрос никогда не стоял. Твоя мать ни за что бы этого не допустила. Мне очень хотелось, чтобы ты был моим, но нет…

– Перестань мне лгать.

Моя лодыжка болела, но эта боль потонула в волне охватившей меня другой боли. У меня болели зубы… У меня болели вены…

– Я о таком лгать не буду. Ты не мой, но я бы хотел, чтобы было наоборот.

– Она знала, что ты дал ему деньги? – Он не ответил. – Она знала?

– Да, – наконец сказал Фрэнк. – Только это я мог ей дать, но все обернулось черт знает чем, Саймон.

– Сколько ты ему дал? – Сосед уставился на меня пустыми глазами. – Сколько стоил дом?

Мы были, можно сказать, одной семьей: Фрэнк, который вместе с моим отцом ходил под парусом и спал с его женой; я, который ел за его столом, а теперь сплю с его дочерью.

– Двести пятьдесят тысяч.

Не было ни следа сожаления в его голосе, что вызвало у меня сильнейшее отвращение.

– И сколько лет? Как долго вы были вместе?

– Всего лет пять, – ответил Фрэнк.

Пять лет, 1826 дней.

– Если рассуждать логически, это получается по пятьдесят тысяч за то, чтобы спать с ней. Сколько раз в год у вас выходило?

Челюсти его плотно сжались, кадык заходил вверх-вниз, но ни тени раскаяния не появилось на его лице.

– Если раз в месяц, это будет где-то около четырех тысяч, если раз в неделю – около тысячи. Значит, моя мама в неделю обходилась тебе в целую тысячу. Это все равно что иметь еще одну семью, содержать ее ради секса.

Фрэнк с размаху ударил по стене, образовав в ней пролом размером с яблоко. Сосед вытащил руку, осторожно пошевелил пальцами, а затем принялся внимательно изучать стену. Он трогал края дыры, бормоча себе под нос извинения. Он извинялся перед домом и перед моей мамой.

– Отец знал?

– Мы ему ничего не говорили.

Ответ весьма двусмысленный.

– Значит, он знал.

– Я наблюдал за ней, когда Паулина шла купаться, – произнес он, избегая смотреть мне в глаза, – даже после того, как все закончилось. Тогда он обо всем и догадался. Случилось это через год после рождения Энолы или чуть позже. Он спускался по ступенькам лестницы, а я поднимался. Он поравнялся со мной и спросил, знает ли об этом Ли. Я сказал, что нет. Я не врал. К тому времени уже больше двух лет мы не делали этого. А потом Паулина сказала мне, что Дэн собирается переехать в северную часть штата.

Туда, где человеку, делающему лодки, нечем заняться.

– Я любил ее, – мягким тоном произнес Фрэнк. – Даже когда понял, что продолжаться так дальше не может, я продолжал ее любить. Мы прекратили, потому что я ее любил, и его тоже… А затем Паулины не стало. – Стянув свою рыбацкую шляпу с головы, он сжал ее в руке. – Если ты поживешь какое-то время в другом месте, я все здесь отремонтирую. Я позову Пита, и мы сразу приступим к работе. Сейчас в доме небезопасно. Ты можешь пострадать. Я люблю тебя и Энолу. Я не переживу, если дом тебя убьет.

Былое проносилось перед моим мысленным взором. Иногда я мечтал о том, чтобы Фрэнк был моим отцом, а моя семья – чужаками. Эти люди иногда по ошибке брали бы нашу почту. Мы их видели бы, выходя на лодке в море. А Алиса? В этой фантазии не нашлось места Алисе.

Мама погибла. Отец продал лодку. Мы редко видели Фрэнка, разве что когда я сидел на пляже с Алисой, и тогда Ли за нами наблюдала. Я думал, что горе заставило отца отвернуться от Фрэнка, но правда оказалась куда непригляднее. Моя мама утонула, и он разорвал отношения со своим лучшим другом. Все логично.

– Твои деньги ничего починить здесь не смогут. Пока что они несли лишь разрушения. Дом разваливается, потому что отец и палец о палец не ударил, чтобы здесь что-нибудь починить. Он и цента в него не вложил. Отца не заботило, развалится этот дом к чертям собачьим или нет. Он знал, что ты купил его лишь затем, чтобы удержать возле себя Паулину.

Дом стал извращенным символом любви одного мужчины к жене другого. Папа это знал. Не исключено, что, сидя за кухонным столом, он молился о том, чтобы дом поскорее просел.

– Ты и его убил, только заняло это больше времени, – добавил я напоследок.

– Саймон! – взмолился Фрэнк.

– Не смей произносить мое имя.

Я не мог оставаться в этом месте, пахнущем олифой, стружкой, столярным клеем и Фрэнком. Я пошел к машине. Будь моя воля, я бы пустился бегом, но нога не позволяла. Фрэнк увязался следом. Он что-то говорил, но я не слышал, отгороженный от него дверцей моего автомобиля. Меня это не касалось. Я едва ощущал под своими ладонями руль. Я несколько раз сжал и разжал пальцы, гоня к ним кровь по венам. Сильный стресс может вызвать как сужение кровеносных сосудов, так и их расширение. Это я узнал, помогая одному студенту писать курсовую. В моем случае стресс вызвал сужение сосудов. Три сжимания и разжимания. Фрэнк стоял у моей машины. Он надломлен, но пока держится. Я опустил стекло. Фрэнк положил руки на крышу автомобиля. Его большие пальцы проникли внутрь салона.

– Извини, – произнес он. – Ты не представляешь, как бы мне хотелось, чтобы ты был моим сыном.

– Ты перестал заходить к нам после смерти отца, – сказал я. – Нам пришлось самим к тебе обратиться.

Стыдно признаться, но я мог бы его простить, несмотря ни на что, если бы только он постарался добиться моего прощения.

– Просто для меня это было уже слишком. Твой отец и ваш дом, а еще оставались Ли и Алиса.

Почему-то раньше Алиса и Ли его не останавливали… Нет, они лишь предлог. Скорее всего, Энола и я стали со временем далеко не идеальными детьми – такими, кого трудно полюбить, в отличие от удобных во всех отношениях Алисы и его жены Ли. Перезревший плод с земли не подбирают. Я улыбнулся. Знаю, я был похож на умалишенного. Фрэнк стоял на подъездной дорожке, прикрываясь рукой так, словно был голый.

Да, Алиса очень рассердится на меня, но она и так очень-очень сердита.

– Я трахаю твою дочь! – высунувшись из окна, прокричал я. – А теперь ступай и ремонтируй мой проклятый дом!

Глава 18

Амос проснулся на рассвете. Ноги болели. Во сне он за кем-то гнался. Эвангелина, теплая и мягкая, спала рядом. Он посмотрел на округлую крышу фургона мадам Рыжковой. На душе стало беспокойно. Однажды Амос видел, как умер мужчина, подняв тяжелый ящик. У него лицо стало свекольного цвета, и он, словно камень, рухнул наземь, даже не захрипев. Прошлой ночью лицо у наставницы было того же оттенка. Все ее увещевания казались ему безосновательными и надуманными, но он знал, что Рыжкова переживает за него. Его судьба мало кого волновала, поэтому с легкостью отнестись к случившемуся ночью Амос не мог.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});