Люди золота - Дмитрий Могилевцев

Инги приказал своим воинам спешиться и встать щит к щиту. Кольчуги не у всех, и лучников лишь трое. Одна надежда на спасение: если чёрные бросятся на стену щитов, желая разом сокрушить и смять, а не выбивать обороняющихся одного за другим издали. Чёрные бросились. Напоролись на копья, отхлынули, оставив россыпь тел, и бросились снова! Тут выяснилась причина упорства: с дюжину рослых чёрных – не в перьях, а в рубахах с бронзовыми бляхами, в железных шлемах, налокотниках и поножах, со щитами в человеческий рост – мерным шагом шли навстречу. За десяток шагов побежали, наставив копья. Ударили. Вломились в строй, выхватили тесаки. И развалили бы стену, рассеяли, а скачущие размалёванные перекололи бы в ноги, в спины – если бы не Инги с Мятещей. Инги сёк двумя мечами, разрубая щиты и древки, бронзу и шкуры. А Мятеща хрипел и клокотал слюной, сшибая с ног, мозжа черепа и раскалывая щиты. Из доспешных чёрных никто не бросился наутёк, спасаясь, – все легли на истоптанную траву. Последнего Мятеща щитом свалил с ног, размозжил обухом лицо и, отодрав голову, принялся лакать брызжущую из жил кровь. Раскрашенные, вопя, кинулись удирать – а двое уцелевших лучников уложили десяток их. Хуан, вспрыгнув на бесхозного коня, хотел в погоню – но Инги, схватив за узду, остановил. Показал рукой на вершину восточного холма: смотри, вон там, в кустах. А там стоял, глядя вниз, огромный воин в доспехах, и ветер шевелил конский хвост на его шлеме.

– Проклятые соссо, – пожаловался глава каравана, второй племянник амрара, держась за проткнутое стрелой плечо. – Гнусные воры! Они и так забирают три четверти золота Бамбуру и всё золото Акана! Они ещё и нашей доли хотят!

– Они хотели не золота, – объяснил ему Инги. – Они хотели испытать нас.

– Испытать?

– Да. Скажи своему повелителю: пусть собирает войско. Теперь хозяин этих чёрных медлить не станет.

Новость прилетела в Кайес раньше, чем потрёпанный караван прошёл сквозь равнины серой травы, ломкой от полуденного солнца. Соссо двинулись с востока. Теперь они не брали городки и деревни, но двигались прямо в сердце Текрура. Великий иси закрылся с сыновьями во дворце, принося жертвы духам. Все знали: белых вождь соссо мог и отпустить. Чёрным же, изменившим старым богам, спасения не было. Амрар приставил ко дворцу иси людей, чтобы следили и ежечасно докладывали, и разослал гонцов по всей стране, надеясь собрать пятьсот всадников.

А затем амрар призвал Инги.

На глинобитных стенах Кайеса копошились люди – тянули корзины со смесью, лепили, крепили балки. Тащили связки дротиков, короба с камнями. У ворот чёрный в перьях, потрясая копьём, кричал что-то толпе таких же оперённых, отвечавших ему вразнобой. Завидев Инги и его людей, чёрные замолчали, сбились плотнее. Стражи у ворот – двое рослых волоф с копьями и двое зенага – замешкались, но путь преградить не решились. Да и как тут отважишься, в самом деле, когда идёт на тебя, лязгая и грохоча, стена железа?

В зал амрара вошли пятеро: купец Нумайр, Инги с Хуаном, Мятеща да тихонький Сахнун-переводчик, служка местного кади, не знавшего, чем маликиты отличаются от йеменитов. Мятеща был в шлеме с личиной, закрывавшей изуродованное лицо, и от неё казался ещё ужаснее и мерзее. У левой стены сидели на бычьих шкурах волоф, у правой – зенага. Великий амрар расположился на помосте у дальней стены, под грубым подобием дерева, выкованным из меди и золота.

На приветствие он ответил, но вставать не стал, и сесть подле себя не предложил. Сказал хмуро:

– Злое летит впереди тебя, чужеземец.

– Я привёз тебе много золота, великий амрар. Много больше, чем любой до меня, – ответил Инги хмуро.

– И на что мне теперь золото? Мне некому продать его! Чародей придёт с востока и заберёт всё! А накликал беду ты!

Волоф заголосили, зазвенели чашами. Сын великого иси вскочил, замахал руками, залопотал, тыча пальцем в Инги. Племянник амрара, ходивший за золотом вместе с Инги, процедил что-то презрительно на языке волоф. Чёрные не умолкали. Тогда он ухватил здоровой рукой чашу и швырнул, рассыпав брызги по золотому полу. Сын иси схватился за нож.

Иси и амрар вскочили одновременно, подняв руки, – и чёрные умолкли, недовольно переглядываясь.

– Он колдун, – прохрипел иси на языке зенага и закричал на своём языке, показывая то на амрара, то на соломенную крышу, то на Инги.

– Твой сын тоже колдун, – крикнул племянник амрара. – Лучше принеси в жертву его!

– Успокойся, Муса! – приказал амрар. – Великий иси, да продлятся его дни, говорит правду: боги его сына – боги нашей земли. Они сыны Аллаха и не повредят нам. Боги же этого человека – враждебны и холодны. Они ищут погубить нас.

Тут не выдержал Нумайр, богословие презиравший, но настолько дикое богохульство не вытерпевший. Отпихнул задохлика Сахнуна и заорал, топорща бороду, мешая берберский с арабским:

– Вы, называющие себя правоверными! Да как ваши языки поворачиваются говорить такое! Аллах един, нет у него сына и отца. Тьфу на вас, многобожники, мулахиды!

– Ты мне говоришь о моей вере, ты, преломляющий хлеб с колдунами? – спросил амрар, и в зале стало очень тихо.

Но повисшую тишину прервал голос Инги – спокойный и негромкий:

– Простите его, господин. Он не привык к вашей вере и вашей мудрости. Но он готов пролить кровь ради вас. Мы уже её пролили. Трое моих людей отдали её всю за вас, великий амрар. Мы встанем рядом с вами, когда придут враги.

– Они уже здесь! – крикнул иси.

И тут Мятеща захохотал. До того стоял, глядя на золото пола, равнодушный, как вол. Для него не переводили. Он и родную речь понимал не всегда, но на удивление хорошо разумел, чего от него хотят, по наитию – на арабском ли к нему обращались, на тамашеке ли. Так боги дают бессловесным тварям, прижившимся подле человека, способность угадывать желания хозяев. Мятеща вытянул из-за пояса огромный топор, размахнулся и засадил в золото пола по обух! И захохотал – клокоча, хрипя, подсвистывая, брызжа слюной сквозь дыры в личине.

С иси сделалось удивительное. Он вдруг присел, закрыв голову руками, и, по-утиному переваливаясь, на корточках заковылял к своему месту! Взвизгнув, залился хохотом Хуан. За ним заухал Нумайр, затрясся, захлопал по брюху, чуть стоя на ногах. А Мятеща ржал – не как безумец, а как сытый, пьяный гуляка на свадьбе ржёт, глядя на ряженых, хватающих друг дружку за срамы, заразно и неудержимо. Чёрные вдруг принялись класть руки на голову – правую прямо на бритую макушку, левую – на рот. Из зенага первым захохотал раненый племянник амрара. А за ним залились остальные – даже амрар, прикрывавший рот рукой, прыснул вдруг, затрясшись, схватился за живот.

Старший сын иси схватил отца за плечи, поволок прочь. За ним кинулись толпой, толкаясь у двери, раздавая и получая удары, падая, вскакивая – но беззвучно. В зале остались лишь зенага и люди Инги – единственного, кто не рассмеялся.