Неизвестный СССР. Противостояние народа и власти 1953-1985 гг. - Владимир Козлов

У памятника Сталину, усыпанного венками, тоже шел митинг: Статников на нем не был. По свидетельству одного из участников, «я выступал с речью возле монумента Сталина по своей доброй воле. Я говорил, что от имени Сталина я на фронте много бомб бросал в врагов Сталина».[412] В редакции республиканских газет «Коммунист» (на грузинском языке) и «Заря Востока» (на русском) «ворвались неизвестные и пригрозили, что если не будут выпущены траурные номера, то разнесут здания редакции и типографии (после этого случая в обеих редакциях была установлена охрана)».[413]

И коммунист Статников, и будущая политическая эмигрантка из СССР Фаина Баазова почувствовали в согласованных действиях демонстрантов направляющую руку некоего организующего центра. Статников пишет об этом достаточно бесхитростно: «заметна была организующая рука, кто-то детально разработал план действий».[414] Кто именно? Не ясно. Может быть, «шовинисты всплыли на поверхность и стали активно действовать», но не исключена и «возможность существования шпионского центра».[415] Баазова, не обсуждая специально вопрос о «зачинщиках», вспоминает об охватившей ее 8 марта тревоге: «Постепенно возникло ощущение, что где-то непонятным образом возник какой-то „штаб“», который регулирует и направляет колонны в разные районы города».[416]

9–10 марта. Политические требования Штурм дома связи. Ввод войск Расстрел демонстрантов

Утром 9 марта власти попытались, наконец, перехватить инициативу и ввести траурные манифестации в официальные рамки. Газеты вышли с передовыми статьями «Третья годовщина со дня смерти И. В. Сталина» и с фотографией Ленина и Сталина в Горках (1922 г.). Было объявлено о проведении в 13 часов траурных митингов на всех предприятиях, в учреждениях и учебных заведениях республики. Все это выглядело и на самом деле было уступкой местной власти митингующим. Ведь по всей стране в это время в закрытых, «коммунистических», аудиториях читали письма ЦК КПСС о культе личности Сталина.

Но запоздалая попытка властей перехватить инициативу и ввести траурные митинги в рамки официальных мероприятий провалилась. «Фанатизм, — рассказывал Статников, — предельно накалился. На улицах бесновалась не только молодежь, но и взрослые. Большинство артелей были закрыты. Служащие мелких учреждений бросали работу и выходили на улицу. Были случаи невыхода на работу в нескольких предприятиях легкой и пищевой промышленности». Нарушилась работа городского транспорта. Десятки грузовых машин, набитых людьми, целый день разъезжали по городу с флагами и портретами. Люди пели песни и кричали «Ленин — Сталин», «Слава Сталину». Некоторые ругали Хрущева, а для убедительности потрясали ножами и финками.[417] Утром 9 марта по городу распространились написанные от руки листовки, «призывающие рабочих и служащих оставлять работу и принять участие в шествиях и сборищах».[418]

Митинги в Тбилиси состоялись. Они представляли собой странное смешение коммунистического официоза (выступления «начальства» повторяли передовые утренних газет, рабочие рассказывали о выполнении плана и т. д.) с нападками на власть.

В митинге на площади Ленина принял участие первый секретарь ЦК КП Грузии Мжаванадзе. После его краткой речи люди начали было расходиться. Но тут какая-то женщина крикнула в толпу: «Остановитесь! Меня сегодня вызывали в МВД и взяли расписку, что я не буду выступать. Я спрашиваю вас, почему это делается?».[419] Толпа осталась на месте. Ее поведение сделалось более агрессивным. Людей насильно заставляли высказывать восторги по адресу Сталина. Были случаи избиений неизвестными лицами работников органов внутренних дел.[420] Судя по докладной записке начальника главного, управления милиции Филиппова министру внутренних дел СССР Н. П. Дудорову от 10 марта 1956 г., аналогичные события имели место также в Гори, Сухуми и Кутаиси.[421]

Уже на дневных митингах в Тбилиси прозвучали политические требования «о немедленной смене руководителей партии и правительства», «о необходимости захвата почты, телеграфа, редакций», «даже если потребуется пролить кровь за это».[422] Кроме того, приняли какое-то обращение ко всем советским республикам с просьбой о помощи и поддержке.[423]

Вечером 9 марта на митинге около монумента Сталину при неясных обстоятельствах и в присутствии некоторых партийных и советских руководителей, посланных «овладеть трибуной», были зачитаны политические требования митингующих. Нам удалось найти надзорное производство Прокуратуры СССР по делу Рубена Кипиани, которого судили именно за чтение этого документа. Оригинал «петиции» бесследно исчез. Однако ее содержание Кипиани и свидетели пересказали на суде.

Показания Кипиани: «Первое — возвращения в ЦК КПСС закрытого письма; второе — снятие с должности Микояна, Булганина и Хрущева; третье — составление нового правительства; четвертое — освобождение Багирова (бывший первый секретарь ЦК КП Азербайджана. — В. К.) из заключения; пятое — выдвижение Мгеладзе и Мжаванадзе (очевидно, в состав Президиума ЦК КПСС. — В. К.), шестое — проведение сына Сталина Василия в состав ЦК; седьмое — проведение амнистии».[424]

Если содержание «петиции» более или менее ясно, то все остальное в этой истории покрыто туманом. Кипиани утверждал, что вообще не был автором документа. По словам подсудимого, он 3 или 4 часа простоял в очереди на трибуну. Это подтвердили свидетели. Учитывая, что Кипиани появился на площади около 6 часов, оглашение петиции произошло между 9 и 10 часами вечера. Дальнейшие события Кипиани по-разному описывал в разных документах.

На суде. «9 марта я выпил водки и встал в очередь желающих выступить. Когда подошла моя очередь, мне передали в президиуме написанную бумагу и попросили прочесть ее. Я взял и прочел…»[425]

В жалобе от 4 февраля 1957 г. «По сигналу председателя подошел к микрофону и, вздохнув полной грудью, приготовился к чтению стихотворения. Но в этот момент на трибуну влетели три отважных витязя (курсив мой. — В. К.). Они походили на гонцов, доставивших очень важное и очень срочное сообщение. Не только я, но весь президиум митинга и сотни людей, стоявших у главной трибуны, обратили внимание на этих гонцов и проявили понятный интерес к тому документу, который они мне вручили. Я опомнился тогда, когда один из них, вручив мне доставленную им бумагу, ясно, членораздельно произнес: „Это от секретаря ЦК товарища Мжаванадзе, немедленно огласите ее“. Я поспешно стал читать, не понимая смысла прочитанного».

В жалобе от 22 июля 1959 г. «У памятника Сталину происходил митинг, куда попал с толпою и я — Кипиани. Я протиснулся вперед, чтобы услышать, что говорят ораторы. Вся моя грудь была в знаках отличия за заслуги в Отечественную войну. Ко мне подошло несколько человек, настоятельно требуя прочитать текст для всех своими глазами, ибо толпа знала, что я сталинец, веря мне. Отказаться я не мог […], ибо толпа разорвала бы меня».[426]

Автором документа суд, фактически; признал Кипиани. Вопрос о настоящих авторах на суде, по всей вероятности, вообще не возникал. Все свалили на одного случайного человека. Заявления подсудимого о том, что «по своей доброй воле» он выступал, как и многие другие, только 8 мая, в расчет приняты не были. Непонятна и дальнейшая судьба «петиции». Один из свидетелей утверждал, что Кипиани положил ее в карман. Сам же Кипиани на суде заявил, что передал бумагу члену президиума. А в жалобе от 4 февраля 1957 г. добавил новые подробности: «Я слышал только гул одобрения и продолжал читать громко, внятно, как это делают вошедшие в роль пьяные люди. Под гром аплодисментов и возгласы „Ленин — Сталин!“, „Ленин — Сталин!“ я окончил чтение, и документ этот был выхвачен из моих рук тем, кто его мне вручил со словами: „Надо вернуть лично Мжаванадзе“».[427]

После оглашения документа в так называемом деловом президиуме возникли разногласия. Один из его членов немедленно «предложил объявить о неправильности речи Кипиани».[428] Кажется, его не послушались. И уж совсем загадочно прозвучало заявление Кипиани на суде: «После этого меня на машине отвез домой сам Мжаванадзе».[429]

Доступная нам информация не позволяет убедительно ответить на вопросы, невольно возникающие при знакомстве с делом Кипиани. Главный из них — не попыталось ли и в самом деле республиканское начальство, не решившееся возражать в открытую, использовать массовые волнения и протесты в провокационных целях: испугать Москву возможностью аналогичных протестов по всей стране и заставить изменить политический курс? Второй не менее важный вопрос — какова действительная роль Мжаванадзе, фамилия которого время от времени мелькала на суде. То ли какие-то опытные провокаторы умело использовали имя первого секретаря ЦК КП Грузии, то ли он очень глупо «подставлялся».