Блудное художество - Далия Трускиновская

– Фу-у, аж в горле пересохло, - сказал Федька. - Может, они нам квасу оставили?

Но в сенях нашелся только бочонок с квашеной капустой, от которого пахло очень подозрительно.

– Вот так выпьешь рассольцу - и к дяде Агафону в мертвецкую, - буркнул Федька.

Устин в таких случаях чувствовал себя неловко - ему все казалось, будто в неурядице есть и его вина, и он должен спешно исправлять положение.

– А я из колодезя водицы наберу, - быстро сказал он. - Вишь, у них тут свой колодезь.

Этот колодезь в отдалении был виден в открытую из сеней на крыльцо дверь.

– Старый, - отвечал Федька. - Гляди, сруб совсем трухлявый и ворота нет.

Но Устин, пылая услужливостью, уже схватил ведерко и поспешил к колодцу. Федька усмехнулся - вот сейчас он добежит и поймет, что нужна еще веревка.

Устин наклонился над колодцем, очевидно, оценивая его глубину, застыл, отшатнулся, замотал головой и, уронив ведерко, побежал к крыльцу.

– Федя, там кто-то есть!

– Яшка! - воскликнул Федька.

Веревки они не нашли, разодрали простыню, связали полосы. Федька скинул кафтан, камзол, башмаки, сдернул чулки, подумал - и стащил штаны. Приказав Устину держать и не выпускать, хоть бы руки оторвались, Федька скинул край самодельной веревки в колодец, перешагнул через сруб и сам полез туда.

Колодец был неглубок - поблизости от реки водоносные слои почвы располагались довольно высоко. Вода, правда, была не лучшего качества, да ведь к водовозу не набегаешься, спасибо, что хоть такая есть. Федька первым делом захлестнул веревочной петлей то, что сверху увидел Устин, - две ноги в грязных и мокрых чулках. Разворачивать тело вверх головой он не стал - это бы, пожалуй, никому не удалось меж узких стенок. Потом, выбравшись, он помог Устину тащить - и очень скоро они извлекли мертвое тело, перевалили через сруб и уложили на траву. Голова покойника, разбитая чуть ли не кузнечным молотом, была в грязи, в какой-то тине, и прикасаться к ней ни у Федьки, ни у Устина не было никакого желания.

– Омыть надобно, - жалобно сказал Устин, - и псалмы над ним читать.

– Вот и омывай, - буркнул Федька.

Он, опустившись на корточки, глядел в дальний угол двора, поросший густой травой. На душе было пасмурно. Сперва - бедняга Абросимов, теперь вот Яшка, да что это за мор на полицию напал? И почему именно ему, Феде Савину, такое сомнительное счастье?…

– Ты куда? - спросил он Устина.

– В дом. Может, под образами Псалтирь сыщется.

– Беги лучше в контору, пусть дадут телегу, отвезем Скеса в мертвецкую. Там и почитаешь псалмы.

Устин взял ведерко и стал привязывать к ручке простынную полосу.

– Оставь, - велел Федька. - Там не вода, а грязь одна. Этот колодезь давно засыпать пора.

– Может, поверху немного чистой воды найдется, с Божьей помощью…

– Не найдется. Добеги уж лучше до соседей. Заодно расспроси, кто тут живет и какого бы рожна им вдруг всем удирать.

Отдав это распоряжение, Федька выпрямился и пошел к оставленным на траве штанам и камзолу.

Устин сообразил, где должны быть ворота, да и несложно было - здесь, на краю его родного Зарядья, оставалось очень мало старых московских домишек - местность под названием Васильевский луг была отдана государыней под огромный Воспитательный дом. Это заведение было прекрасно известно архаровцам - все найденные в неожиданных местах младенцы до двухлетнего возраста, на коих никто не предъявлял прав, туда отвозились.

Устин обошел дом и обернулся. Оборачиваться, чтобы лучше улеглась в голове дорога, его выучил Тимофей. Он увидел высокое крыльцо и рядом с ним - низкую дверцу в погреб.

Ему показалось странным, что они с Федькой обошли весь дом, а даже не подумали, что под домом есть погреб с отдельным входом. А в погребе может ведь отыскаться нечто важное для розыска и следствия.

– Господи благослови! - сказал Устин и, недолго думая, стал вытягивать из пазов тяжелый засов.

Дверь открывалась наружу, но очень туго - от сырости осела и перекосилась. Устин не смог ее распахнуть и, протиснувшись в щель, стал пихать, упираясь плечом. Он уже почти справился с задачей, но тут грянуло, в глазах пронеслись звездные круги, стало тихо, а потом вдруг - неимоверно холодно.

Устин зашевелился, стараясь спастись от холода - скорее всего, уползти от него куда-нибудь подальше. Открыть глаза он догадался не сразу.

– Слава Богу! - сказал Федька, нависнувший над ним, и поставил наземь ведро. - Я уж думал - и тебя к дяде Агафону!

– Меня? - спросил Устин, плохо понимая происходящее.

– Тебя нет и нет, я следом пошел, гляжу - ты тут валяешься. Ну, что делать? Я не Матвей Воробьев. Вижу - ведро…

Воду он для экономии времени зачерпнул там, где нашли мертвое тело. И в ведре только что лягушки не квакали - а всякой дряни было преизрядно.

Тут лишь до Устина дошло, что ему не только холодно, но и мокро. Он попытался сесть, Федька протянул руку.

– Голова кругом, - объяснил Устин свое состояние.

– Ну, коли тебе по маковке этим вот ушатом досталось…

Ушат лежал тут же, у высокого порога погреба.

– Ты сиди, сиди, - сказал Федька. - Тот, кто тебя этак благословил, давно уж сбежал. Чертова баба Фекла! Была бы она тут - послали бы в контору за помощью. Где ее только нелегкая носит? Ты не бойся. Я вон тоже от поручика Тучкова зимой такой презент получил. Лучшее средство от него - проблеваться. Потом, правда, сколько-то времени башка трещала. Ничего, у нас, у архаровцев, черепушки крепкие!

– Как он там заперся? - спросил Устин.

– Кто заперся?

Устин хотел объяснить, что засов можно задвинуть только снаружи, но мысли и слова как-то не складывались вместе, не цеплялись друг за дружку.

– Господи, милостив буди мне, грешному, - пробормотал он. - Федя, ты ступай… за телегой…

– Будь тут, не уходи, - приказал Федька. - Я выйду к реке - глядишь, упрошу какую-нибудь добрую душу добежать до конторы.

Но ему повезло более, чем он рассчитывал.

Попав на набережную, он увидел обоз из трех телег и полюбопытствовал, нельзя ли с возчиками как-то срядиться. Ему отвечали, что недосуг - везут провиант в Воспитательный дом, а оттуда заберут детишек, чтобы доставить по уговору в село Измайлово на воспитание, там уж и бабы-кормилицы ждать будут.

Воспитательный дом был государственным учреждением. Федька побежал к воротам и растолковал свою беду сторожам. Коли бы они не оказали помощи полицейскому, на другой же день обер-полицмейстер вспомнил бы о немалых грехах, накопившихся за вороватыми служащими Воспитательного дома. И недалеко ему было ехать с жалобой - государыня тут же, в Москве, и будет лишь рада навести порядок в заведении, которое сама придумала и которому покровительствовала.

Нашелся длинноногий парень из кухонных мужиков, сел на неоседланную лошадь, поскакал по Солянке и далее, а Федька вернулся к Устину.

Тот уже сидел не на земле, а на лавочке, и сушил кафтан, разложив его на солнечном месте.

– Никто не появлялся? - спросил его Федька.

– Никто, поди. Я и не разберу - в ушах шумно.

– Потерпи - придет телега, доедешь до конторы, там приляжешь. Не блевал еще?

– Нет, не тянет.

– Это плохо, - со знанием дела сказал Федька. - Скоро за нами приедут, до конторы чуть поболее версты.

Устин встал с лавочки.

– Ты куда? Сиди, смуряк.

– Яшеньку обмыть.

– Сиди, говорю. Сам обмою.

– Нет. Мне должно… я виновен…

– Свалишься в колодезь - вытаскивать не стану.

Устин все верно рассчитал - он не проявил должной сноровки, не сумел обучить товарища верному пониманию православия, даже ни разу не отстоял с ним вместе службы. А ведь Яшка прислушивался к словам Устина, позволял говорить с собой о вере! И, выходит, если Скес сейчас угодил в ад кромешный, то виновник - вот он… во всю жизнь этого греха не замолить…

С большим трудом Устину удалось поднять из старого колодца полведра мутной воды. Он опустился на колени рядом с мертвым телом и стал очень осторожно, тоненькой струйкой, поливать лицо.

И это было совершенно незнакомое лицо.

– Федя! Федя! - закричал Устин. - Чудо! Чудо свершилось!

В тот миг он был уверен, что его искреннее душевное раскаяние как-то способствовало подмене - вместо покойного Скеса явился некий иной покойник. А для чего - уже не суть важно.

Но Федька был не столь возвышенного образа мыслей.

– Хотел бы я знать, кто ж тогда тебя по башке треснул, - сказал он. - Поди лучше, встань на набережной, а я встану у Устьинского переулка - почем знать, не по Солянке ли наша телега поедет.

Телега и впрямь прибыла по Солянке. Неведомо чье тело погрузили на нее, укрыли рогожей, Устин с Федькой сели сбоку и поехали, причем Федька развлекал Устина преданиями из жизни мортусов - ему очень живо вспомнилось, как он в этих же краях разъезжал в черном дегтярном балахоне, в колпаке с прорезями для глаз и с железным крюком для таскания зачумленных покойников.

Когда Архарову доложили, что вместо Скесова тела в мертвецкую доставлено какое-то совершенно постороннее, он только вздохнул. Как будто мало было Рязанскому подворью забот - еще и убийство в трех шагах от Воспитательного дома…