Жизнь Антона Чехова - Дональд Рейфилд

Сведения о Сахалине, почерпнутые Антоном из книг и журналов, оказались малопригодными. Этот остров он теперь открывал для себя заново. Протянувшийся в длину на 900 верст, Сахалин представлял собой холмистый осколок арктической тундры, поросший чахлым хвойным редколесьем. Полгода температура на острове не поднималась выше нуля; в остальное время дожди чередовались с промозглыми туманами. Несколько тысяч гиляков и айно, коренного населения Сахалина, питались лишь ягодой, рыбой и дикими растениями. Местные залежи угля использовались только для заправки проходящих судов. Российские власти нашли Сахалину лишь одно применение — в качестве колонии ссыльнокаторжных, которая наводила страх даже на закоренелых преступников. Ни один печатный источник не давал реального представления обо всех сахалинских «прелестях» — непроходимых болотах, туманах, дождях, холодах и несметных полчищах комаров.

Местное начальство сделало вид, что о приезде Антона ничего не знало (несмотря на сообщение в газетах и полученные телеграммы). Здесь, на краю земли, жизнь текла по иным законам. Губернатор острова, генерал В. Кононович, обещал оказать Антону содействие[197] лишь по окончании визита на Сахалин барона А. Корфа, генерал-губернатора и начальника Приамурского края. Неделю спустя Антон был удостоен чести обедать с Корфом и Кононовичем. Оба губернатора слыли либералами и выступали против телесного наказания, смертной казни, пожизненного заключения и Ссылки. Барон не был на Сахалине пять лет и остался доволен, квалифицировав увиденное как «значительный прогресс». Кононович же, казалось, и не ведал о ежедневной порке заключенных, хищениях продуктов и лекарств, проституции, истреблении коренного населения — обо всем этом варварстве, с которым столкнулся Антон с первых же дней появления на острове.

Кононовича вскоре отправили в отставку — для своего поста он был слишком гуманен, даже при том, что закрывал глаза на злодеяния подчиненных. Доктор Перлин, доносчик по натуре, оказался незаменимым источником информации. Однако ужиться с ним было непросто, и через месяц Антон перебрался к молодому чиновнику Даниилу Булгаревичу. (Его брат был сослан в Сибирь за политическую деятельность.) Сам Даниил был человек порядочный и склонный к меланхолии. В его доме Чехов устроил себе рабочий штаб. Как и многие другие чиновники и заключенные, Булгаревич повернулся к Антону своей лучшей стороной. Медицинская выучка помогла Антону воспринимать увиденное без отвращения и находить общий язык и с надзирателями, и с заключенными. Антон был единственным русским человеком на острове, не имевшим никакого отношения к тюремному миру. Ссыльные, тронутые его вниманием, плакали и делали ему подарки. Его сострадание зашло так далеко, что из своих скудных средств он купил одному из ссыльных теленка. Все отзывались на его сочувствие — и психопаты-убийцы, и садисты-тюремщики. Последние, как оказалось, были даже способны на человеческие поступки, во что отказывались верить — уже после выхода чеховской книги о Сахалине — их собратья по профессии.

Все население острова — 10 000 острожников, 10 000 охранников с семьями, несколько тысяч отпущенных на волю и ссыльных, пытавшихся что-то вырастить на топких сахалинских землях, несколько тысяч гиляков и айно (тех, кого еще не выкосили занесенные из Японии и России болезни и пощадили беглые каторжники и безжалостные тюремщики) — жило как в аду. До 1888 года ссылка на Сахалин была пожизненной; но и два года спустя ссыльным разрешали переселяться не дальше Восточной Сибири. Не менее печальной была участь тюремных охранников — они так же страдали от болезней и нередко становились жертвами насилия.

В конце июля по распоряжению Кононовича для Чехова в местной типографии отпечатали 10 000 анкет для опроса ссыльных и каторжных. Весь август Антон занимался переписью населения на западном побережье острова в районе Александровска и в долине реки Тым, берущей начало в центре Сахалина и впадающей в Охотское море. В середине сентября он перебрался на пароходе в южную часть острова, на Корсаковский пост. Там ему оказала гостеприимство семья полицейского С. Фельдмана. Известные среди сахалинцев своей жестокостью, Чехова они тем не менее приняли хорошо. Публика в этих краях была пестрая: Антона пригласили на пикник к японскому консулу, где он общался с американскими китобоями, потерпевшими крушение у сахалинских берегов.

Анкета, которую Антон распространял среди ссыльных и каторжных, включала следующие вопросы: адрес, имя, возраст, вероисповедание, место рождения, год прибытия на Сахалин, занятие, образование, семейное положение, средства к существованию, болезни. Таких статистических данных о Сахалине российские власти до сих пор не имели. За короткое арктическое лето Антон опросил 10 000 человек на территории свыше пятидесяти тысяч квадратных километров, причем перемещался по острову он большей частью пешком и по опасным дорогам, да и чувствовал себя в то время неважно. Лето 1890 года выдалось на Сахалине на редкость солнечным и теплым, но Антон не давал себе ни минуты отдыха. Помимо заполнения анкет он записывал разговоры с мужчинами, женщинами и детьми всех социальных статусов и национальностей (хотя с коренным населением встреч у него было мало). Он посещал крестьянские хутора, угольные рудники, лечебницы; присутствовал при наказании плетьми; по возможности пользовал больных. Не смог увидеть лишь смертной казни (в России смертный приговор для убийц был отменен, но на Сахалине их отправляли на виселицу).

Особое негодование у Чехова вызвала безысходная участь сахалинских детей. Летом школы были закрыты, но осенью, когда начались занятия, Антон убедился в том, что это такая же фикция, как и больницы, в которых не было ни инструментов, ни лекарств, а отпускаемые на них средства доктора тратили на коньяк. Чехову удалось склонить на свою сторону Кононовича, и тот заставил чиновников заказать у Суворина школьные учебники, а Ваню попросил прислать учебные программы и книги для чтения.

Антон отправил несколько телеграмм родным, постепенно приучая Евгению Яковлевну к мысли, что вернется домой позже, чем обещал. В конце своего пребывания на Сахалине он получил от родительницы письмо: «Голубчик Антоша, береги здоровье и не рискуй ехать ночью на лошадях, на лодке тоже опасно. <…> Извини, Антоша, что прошу тебя, привези, пожалуйста, если можно, Маше воротник, кажется, он называется песцовый, не знаю, там скажут, какие в моде, а мне 4 соболя, если недороги»[198].

Из редко доходивших до Сахалина посланий Антон уже знал, что квартиры для семьи в Москве пока нет, что Ваня потерял работу, что Ежов овдовел, что Иваненко переписывается с Ликой и что Ольга Кундасова снова куда-то исчезла. За два с половиной месяца, проведенные на острове, он отправил лишь одно обстоятельное письмо в Россию. Оно было адресовано Суворину и не содержало рискованных пассажей:

«Не знаю, что у меня выйдет, но сделано мною немало. Хватило бы на три диссертации. Я вставал каждый день в пять часов утра, ложился поздно и все дни был в сильном напряжении от мысли, что мною многое еще не сделано, а теперь, когда уже я покончил с каторгою, у меня такое чувство, как будто я видел все, но слона-то и не приметил. <…> Был у всех знаменитостей. Присутствовал при наказании плетьми, после чего ночи три-четыре мне снились палач и отвратительная кобыла. Беседовал с прикованными к тачкам. Когда однажды в руднике я пил чай, бывший петербургский купец Бородавкин, присланный сюда за поджог, вынул из кармана чайную ложку и подал ее мне, а в итоге я расстроил себе нервы и дал себе слово больше на Сахалин не ездить».

Двенадцатого октября Чеховы получили телеграмму с борта корабля, принадлежащего Добровольному флоту: «Доброволец „Петербург“, выгрузив каторжных, 10 вышел Корсаковский, заберет Антона Павловича, отправится в Одессу 13»[199]. Во Владивостоке Антон получил в полицейском управлении заграничный паспорт и послал в Петербург Александру — единственному из своей родни, кто имел надежный адрес, — короткую телеграмму: «Плыву Сингапур. Чехов».

Всем членам чеховской семьи досталось переживаний, хотя им было невдомек, какие испытания выпали на долю Антона. В его отсутствие они искали покровительства у Суворина. По пути в Крым издатель остановился в Москве и навестил Машу. И ей, и Ване он предложил работу. Мишу, который также благодаря ему получил место податного инспектора, он пригласил к себе в Феодосию. Всех чеховских отпрысков взял Суворин под свое крыло. Лишь Евгения Яковлевна чувствовала себя покинутой. Весь июль она жаловалась Павлу Егоровичу в письмах из Луки: «Ради Бога попроси Ваню, чтобы он нашел нам квартиру, второго числа [сентября] мы выедем отсюда, я замучилась от забот, что некуда приехать. <…> Нам деньги очень нужны, тебе не пишем, чтобы тебя не огорчить. Как получили от Саши, на другой день Маша послала ему письмо и до сих пор денег не шлет»[200].