Следы на воде - Лариса Петровичева

— Так, — сказал я, поднимая руку с удостоверением. — Кирилл Каширин, епархиальный следователь. Кто обнаружил труп?

Блюющий официант вскинул руку, а зареванная толстуха провыла:

— Й-а-а… Ой, Валюшка..! — и вновь припала к телу мужа. Только сейчас я увидел среди зевак Анну. Она застыла, сжав руки на груди, маленькая и хрупкая, и выражение ее лица я не понимал.

— Милицию вызвали?

— Вызвали! — охотно отозвался кто-то из толпы. Я с неудовольствием подумал, что вместе с милицией приедет и пресса (бывало, сам всюду первым поспевал), и уже завтра на первых страницах газет появятся красноречивые факты и заголовки: «Смерть знаменитого журналиста в гей-ресторане». Но додумать о скандале я не успел: мадам Трубникова внезапно кинулась на Анну и вцепилась ей в волосы. Девушка закричала.

— Это все из-за тебя, сучка малолетка! — орала новоиспеченная вдова. — Б…дь сопливая, е…рей немерено! Ведьма поганая!

Она наверняка разбила бы Анне голову о стену на радость зевакам (сколько всего в один вечер: и пение, и труп, и драка), но я умудрился встрять между ними и с неимоверным трудом оттолкнул Анну в сторону.

— Ведьмы по моей части, госпожа Трубникова! мадам… не надо меня-то бить!

Колотуха у вдовы была подобна гире, и, пребывая в состоянии аффекта, мадам завезла мне по скуле, что и было зафиксировано радостной камерой фотокора «Ведомостей». Скандал, скандал…

Анна рыдала в голос, Трубникова продолжала материть ее такими этажами, каких я, приютский мальчик, не слыхивал. Увидев входящих в сортир стражей порядка, я подхватил Анну за предплечье и потащил ее прочь. Тут и без меня разберутся, что к чему. А завтра вся пресса будет смаковать смерть журналиста-передовика, и в скандал непременно втянут и Анну — вдова станет кричать на всех углах, что ее муженька грохнул один из хахалей ресторанной певички.

И ведь так оно и есть. Пусть этот Варахиил и не хахаль, но он же грозился оторвать Трубникову причиндалы. Сказано — сделано.

Я запихал Анну за заднее сиденье единственного такси на стоянке. Куда ее везти-то, в общагу? Водитель, флегматичный здоровяк, похожий на епархиального курьера Леху, дождался, пока я устроюсь рядом с плачущей девушкой и осведомился:

— Куда едем, шеф?

Вытереть слезы Анне было нечем. Я протянул ей свой носовой платок, к удивлению моему оказавшийся чистым и назвал адрес общежития.

— Шестьдесят рублей.

Я послушно передал водиле деньги, и машина мягко тронулась с места. Узкие плечи Анны тряслись от рыданий: неудивительно — убит поклонник. Девочка наверняка чувствует себя ужасно: обезумевшая вдова орала такие вещи, за какие иные люди морду бьют. А тут еще сирота, за нее и вступиться некому. И с работы ее наверняка погонят: в нашем городе на удивление бесцеремонная пресса, которая раскопает или выдумает все подробности ее общения с Трубниковым: и где, и сколько, и как регулярно. Напишут еще, что она продавала ему наркотики, а тут еще подоспеет заключение о паранормальных способностях за подписью самого отца Серапиона.

Мне захотелось выругаться. Покрепче.

Машина свернула с улицы капитана Громова на Ленинский проезд, и хрущевки сменили желто-бурые домишки Подьячева. Я обернулся: на город наползла иссиня-черная грозовая туча, скреблась брюхом по антеннам на крышах. Ох, и ливанет сейчас.

Анна не стала сопротивляться, когда я обнял ее за плечи. Впереди, в тиши домов, плескалось уходящее солнце; Анну била дрожь.

— Это Варахиил? — спросил я. — Это он?

— Н-не знаю, — пробормотала Анна. У нее зуб на зуб не попадал. — Н-не знаю, п-правда, — она вскинула голову и посмотрела на меня, и в ее глазах не было радужки: сплошной зрачок. — Вы… вы мне не верите?

— Успокойся, — ответил я. — Верю.

Она прерывисто вздохнула и промолчала всю дорогу, а когда такси остановилось у общаги, шмыгнула носом, отерла ладонью слезы и едва слышно прошептала:

— Спасибо, — а потом выбралась из машины и побрела к двери, пошатываясь на высоченный каблуках концертных туфель. Я дождался, когда она войдет в здание и устало сказал:

— Давай-ка, друг, на Московскую.

Солнце совершенно скрылось за домами. Набухала гроза.

Домой я добрался аккуратно к началу ливня. Он хлынул резко и сплошной стеной; сидя на диване со стаканом дешевого портвейна, я смотрел в окно и не видел ничего, кроме яростно ревущей водяной завесы. В комнате было темно и тихо, дождь размыл звуки и краски; я сидел на диване, тупо напивался и искреннее старался ни о чем не думать, не вспоминать в точности такой же вечер пятилетней давности — но картинки из прошлого упрямо танцевали перед глазами, и вскоре я уже не мог понять, где реальность, а где видения, все перемешалось в гудящей и грохочущей пелене дождя, и почему-то вращалось это вокруг хрупкой фигурки якобы восемнадцатилетней девушки в бордовом платье.

Меня разбудил звонок в дверь. В первую минуту после пробуждения я не понял, что случилось, оторвал голову от подушки и тупо огляделся. Часы (подаренные мне женщинами бывшей родной газеты), стрелки которых шли по замыслу создателя в обратную сторону, показывали половину первого ночи. За окном по-прежнему хлестал ливень.

Звонок повторился. Я скатился с дивана, услышав, как зазвякала по полу пустая бутылка и босиком пошагал к двери. Глазок вместо ночного гостя показал мне чернющее ничто — на лестничной клетке снова вывернули лампочку.

— Кто там?

— Кирилл Александрович, это я, Анна. Откройте, пожалуйста.

Она была все в том же концертном платье и туфлях на шпильках, при этом без зонта и как следствие совершенно мокрая и жалкая, с потеками косметики на лице.

— П-простите, пожалуйста, что я… ночью, — запинаясь, промолвила Анна, — но… м-мне страшно…

— Проходи, — пригласил я и юркнул из коридора в комнату, чтобы не слушать девушку своими шикарными, давно выцветшими семейными трусами. — Разувайся и в зал.

Пока я натягивал домашнее — старые спортивные штаны и футболку с надписью «Убей янки!»: совершенное тряпье, но хотя бы без дыр, Анна, всхлипывая, стянула туфли и прошлепала мокрыми пятками по коридору. Я открыл шкаф, покопался там и извлек на свет божий полотенце невиданных размеров и невесть как затесавшийся туда новехонький женских халат с золотыми драконами и ценником модного магазина. В халатец можно было бы упаковать десяток, как Анна, однако это лучше, чем ничего.

Анна сидела на краешке кресла, и невооруженным глазом видно было, что ее знобит.

— Раздевайся, — без обиняков предложил я и, дождавшись, пока ее посеревшее лицо заалеет, как помидорина, добавил: — Ты же не собираешься платье на себе сушить.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});