Летописи Святых земель - Полина Копылова

Замок, огромный, тоже весь черный, со слоистой прозеленью на цоколях стен, стоял на песчаном мысу, вознося разлатые короны своих башен над ленивой водой. Он был здесь издревле, как говорили – «от века», и никто уже не знал, от какого.

Сейчас на зубцах башен горели факелы – в разгаре было Ристание Ста Королей, на которое собирались отовсюду младшие королевские отпрыски, а также бастарды всех степеней, кровей и титулов, потому что, во-первых, ста королей во всех Святых землях было не набрать, во-вторых, они, если и приезжали, то на поединки не выходили, – никому не хотелось на потеху пустоголовым женщинам ломать копья, а зачастую и собственные кости. Сидели в ложах, ели, пили, строили из себя героев, нарядившись в старинное платье, ибо здесь выдумка шла наравне с правдой, слушали трубадуров с Юга, где еще не подпали ни под чью руку гордые солнечные княжества. Говорилось, как правило, много и о многом.

Но в этот год главным предметом разговоров был Эманд. Эманд, еще недавно угрюмо грозивший всем своими стальными копьями. Эманд с молодой вдовой, к которой было начали примериваться сваты со всех земель…

На всех столах шелестели «Письма Цитадели», разосланные из Марена Ассунто Нокком, которые содержали чудовищную исповедь погрязшего в убийствах и интригах царедворца и изобиловали примерами небывалого, утонченнейшего коварства.

Король Эманда зарезан в публичном доме по наущению королевы.

Родовитый жених королевы, бывший вначале ее любовником, по ее же воле погибает от яда, ибо муж ей не нужен.

А его отравитель, знатный юноша, подговоренный на это дело самим канцлером, казнен.

Дворянство опозорено.

И дальше – кровь, разврат, кровь, разврат, в тюремном замке Сервайр по ночам пытки, и бывает, что королева сама берется за кнут, а день ее принадлежит любовникам. Она не брезгует никем: от палача до самого примаса, настоятеля Эмандского Эйнвара, который ее и короновал.

«И поелику, – гласила последняя глава «Писем», – вся история с преступлением, осуждением и казнью моего злосчастного и многогрешного друга Энвикко выглядит весьма странной, ибо, по его уму судя и невзирая на грехи его, он вряд ли был способен на внезапное и дикое насилие, каковое ему вменяют в вину, то можно предположить, что с ним случилось то же, что он сам проделывал со своими жертвами: кто-то из умных приближенных по велению властительницы каким-либо образом обманул его и побудил сотворить то, что в здравом уме ни один человек не содеет».

Помимо этих писем, в которые вчитывались, против воли завидуя чужому самовластному правлению, также бередили душу слухи о повешенных над своими порогами рыцарях, о проданных в блудилища дворянских женах и дочерях, о грудах сокровищ в подземельях разоренных магнатских гнезд. И кровь застывала в жилах, когда кто-нибудь рассказывал про печально знаменитый мост, ведущий к златокровельной Цитадели, мост, к перилам которого были привязаны пики с отрубленными головами магнатов в серебряных родовых венцах.

И не хотели верить, да верилось, потому что на Ристание Ста Королей не прибыло из Эманда ни одного человека. Значит, и вправду там было неладно. Ведь тридцать лет назад эмандские рыцари приезжали во множестве, еще с прежним королем, который здесь на поединке и смерть себе нашел. И все были как на подбор князья, надменные, горделивые. Теперь никого.

Хотя гостей из Эманда все-таки ждали, ждали с каким-то даже злорадством, – еще бы, ведь Эринто Золотой Голос, трубадур и рыцарь, образец благородства Святых земель, при всех поклялся прилюдно осудить Беатрикс и в лицо ей бросить порицание, объявив ее не дамой и не женщиной вовсе, а жестоким любострастным чудовищем. Впрочем, по прошествии нескольких дней все успокоились: во-первых, стало известно о большом бунте в области Оссарг, что на западе Эманда, и, следовательно, Беатрикс приехать не могла, а во-вторых, Эринто объявил своей дамой некую маскированную принцессу, что было странно, ибо сердце свое не отдавал он до сих пор никому, служа лишь Чистой Красоте.

– Ах, как это было прекрасно! Кабы ты слыхала, Адлон, то заплакала б. Постой, погоди, как это он пел?..

Прекрасней ваших рук…

Не в силах слабый звук…

Вознесть ко звездам

Весть об их красе…

Ах, не помню! Но, право, так прекрасно! Ах, я не понимаю, Адлон, как он может быть столь благородным, чтоб полюбить только руки дамы и ее глаза! Наши-то даже самые учтивые ни за что на руки не посмотрят!

– Дура ты, Анелотта. – Ширококостная Адлон с маслянисто блестящими черными глазами скорчила презрительную гримасу. – Как есть дура. Меньше бы ты слушала эти стишки, меньше бы им верила! Это они от безделья уже не знают, с какой стороны подъехать, вот и начинают – глаза, руки! Будто я не знаю этих господ! Пожила – навидалась!

– Ах, ей-Богу, ты не права, Адлон! – пылко возразила Анелотта. – Ты совсем не права! Господин Эринто воистину любит эту даму только за ее руки и глаза!

– Эринто?.. Ах, вот оно что! – Адлон хитро прищурилась:

– Эринто, может, и влюблен. Это ведь он сочинил «Последнюю легенду», ну, ту, что у нас на пристани распевают менестрели. Сдается мне, что он среди них не самая последняя дрянь, хотя тоже беспутный. Они ведь до чего дошли, стервецы, – ты уже взрослая, тебе можно рассказать, – до чего дошли: сами к девкам не ходят, девки к ним бегают туда за реку, в замок. Не понимаю, как им не боязно лезть в эту черную громадину. Давеча мы с кумом загуляли в харчевне Малувана, стало нам жарко, вышли на улицу, чтобы остыть маленько. Знаешь, что это за местечко, там вечно всякая шваль крутится. Стоим, значит, на углу, дышим воздухом, а в проулок у Малувана выведена калитка. И вот из калитки этой выскакивает девка. Одета на господский вкус, платье этакое белое, с шитьем, едва с сосков не сползает, юбка до колен подобрана, чтобы бежать ловчее, и прыг-скок та девка по мосту и в замок. А одета – ну чисто госпожа, не придерешься, увидела бы я ее днем на улице или в носилках, поклонилась бы без сомнения. Такие-то вот эти благородные рыцари – даже девок заставили к себе бегать, хотя всем известно, что должно быть наоборот. Ох, и быстро она бежала, видать, хорошо выручает за ночь.

Высокий человек в темном, расстегнутом на груди камзоле с грубыми узорами из нашитых тесемок уже несколько раз прошелся мимо них, как будто кого-то поджидая. Его остроносые дорожные сапоги со сбитыми жесткими задниками обсела пыль, горбоносое и широкоскулое красивое лицо отливало темным золотом. Голубые глаза смотрели пронзительно. Последний раз оглядев судачащих женщин, он медленно удалился в одну из тихих улочек, положив сильные ладони на широкий пояс, употребляемый обычно у путешественников. Адлон проводила его опытным взглядом:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});