Эр-Три - Адель Гельт

в отношении полиции, что криминальной, что тайной, то ли показалось некорректным обсуждать разговор с моим новым американским другом за глаза... Не стал.

Тем временем, полицейский принялся объяснять уже собственную позицию, и она оказалась весьма отличной от мнения Хьюстона в деталях, но очень схожа с ним в общем.

- Здесь, прямо на Проекте и Объекте, зримо воплощается чья-то злая воля, - сообщил товарищ Мотауллин, и не дожидаясь моего возможного возражения, продолжил. - Тут, как говорят у нас в народе, всякое лыко в строку. Все эти странные случаи производственного травматизма, регулярно вспыхивающие на ровном месте ссоры между коллегами, нападение на Вас, профессор, бандитов, каковых в Мурманске не встречали уже лет сорок, даже кража со взломом, во время которой ничего не украли... Во всех этих событиях прослеживается некоторый общий почерк.

Мне, конечно, интереснее всего было узнать, что и почему произошло конкретно со мной: любой человек по природе своей эгоист, и даже масштабные явления примеряет, в первую очередь, к собственной шкуре.

Собеседник то ли прочитал мои мысли, то ли просто понял меня без слов.

- Например, случай со взломом, - он посмотрел на меня внимательно и как будто даже тяжело. - Вы, коллеги из криминальной милиции, даже наши собственные специалисты старательно пытались понять, что именно было взято воровкой из Вашей служебной квартиры. А надо было искать не взятое, а оставленное!

Старший лейтенант принялся несколько переигрывать: сейчас он снова изображал глубокую неловкость.

- Сегодня утром мы осмотрели Вашу служебную квартиру. Извините, профессор, у нас не было иного выхода. Кстати, вот санкция прокурора области, точнее, Ваша копия документа, - на стол лег лист бумаги, украшенный большой государственной печатью, причем, не чернильной и проштампованной, а сургучной и накладной. Печать переливалась радужно, почти как маголограмма в служебном удостоверении полицейского – это, видимо, означало, что документ настоящий и печать не поддельная.

Я хотел было возмутиться, но товарищ Мотауллин меня опередил.

- И вот, смотрите, что мы нашли с обратной стороны изголовья Вашей кровати.

Прямо передо мной, на рабочем столе, очутилась карточка, то ли деревянная, то ли из плотного картона - рассмотреть было сложно по причине того, что сам найденный предмет оказался заключен в физический стазис-кристалл. Неприятный, как бы смазанный символ, выведенный грязно-сиреневой краской, изображал многолучевую звезду: символ мне неизвестный, но категорически неприятный, и даже, наверное, какой-то мерзкий.

- Вам ведь снились в последнее время кошмары, верно?

Дальнейшая беседа продлилась недолго. Старшему лейтенанту государственной безопасности кто-то позвонил на элофон – неизвестной мне, кстати, модели, непохожей ни на один аппарат стандартной советской линейки. Полицейский выслушал собеседника, все более мрачнея лицом, завершил разговор, и, обращаясь уже ко мне, снова извинился: ему надо было срочно оказаться в другом месте.

Договорились, впрочем, о продолжении беседы, сегодня вечером или на следующий день.

Уже выходя, почти выбегая из моего офиса, полицейский вдруг остановился и вновь обратился ко мне.

- Профессор, простите еще раз... Что за предмет прямо сейчас лежит в кармане Вашего пиджака? - спросил меня старший лейтенант Мотауллин, и тут же уточнил: - Во внутреннем кармане слева?

В обозначенном кармане оказался только сложенный вчетверо лист бумаги. Тот самый лист, на котором товарищ Хьюстон чуть раньше записал зубодробительное название нужного ему лекарства.

Глава 27. Те же и академик

Демонстрационный экран разместили в рекреации у самого входа в столовую (или, иначе, у выхода из нее же). Сделали это очень быстро, и никто толком не понял, зачем именно: до того в приличных для вспомогательного помещения размеров комнате размещались удобные диванчики (для двоих), не менее удобные кресла (для одного) и карликовые пальмы в кадках (для всеобщего созерцания и эмоционального улучшения процесса пищеварения).

В общем, разместили и разместили – буквально на следующий день после тревожного моего разговора с товарищем старшим лейтенантом государственной безопасности.

Еще день спустя, прямо с утра, буквально во время завтрака, стенд осветился призывной надписью. Надпись зримо угрожала визитом на Проект его, Проекта, отца-основателя: историка, археолога, профессора кафедры археологии Тамбовского университета и даже члена Академии Наук СССР товарища Бабаева.

Сотрудники даже как-то подтянулись, и так, подтянутые, ходили потом несколько дней – пока Самый Главный, наконец, не приехал.

Тот же самый экран теперь сообщал, что сегодня, в субботу, в большом лектории состоится (именно так: не пройдет, а именно что состоится) научно популярная лекция на интересную тему «что мы все тут все забыли». Конечно, настоящее название лекции звучало как-то иначе, немного более длинно и значительно более официально, но общий смысл сводился к фразе в кавычках.

Была указана явка «по желанию», но коллеги всех уровней и родов деятельности, посоветовавшись, решили явиться в полном составе – кроме тех, несомненно, счастливых товарищей, коим повезло в это время дежурить. Мало кому уже были известны истинные черты характера академика Бабаева, слухи же утверждали разное: нарваться на последствия, например, мстительности, связанной с мнимым неуважением, не решился никто, даже некий уважаемый иностранный профессор.

Кстати, о профессоре: я собирался идти вовсе не потому, что чего-то там боялся или не хотел обратить на себя начальственный гнев. Мне действительно было интересно, хотя суть Проекта я, конечно, представлял, и не в общих чертах, а довольно подробно.

То же самое заявляли все окружающие: кого ни спроси, нарвешься на часовой рассказ о сути Проекта и природе вещей, мол, все знаю и готов рассказать, но на лекцию академика шли тоже все. Благо, большой конференц-зал мог вместить всех сотрудников Проекта, включая административные, охранные и даже санитарно-технические службы, не менее трех раз.

Товарища Бабаева ждали прямо сейчас: конкретно, в семнадцать часов вечера, и он не замедлил явиться, причем минута в минуту.

Академик вступил в зал с видом римского триумфатора: прямая, почти кавалерийская, осанка, благородных седин голова на крепкой мускулистой шее, движения плавные, неторопливые и даже самой траекторией своей внушающие неизбывное уважение аудитории. Немедленно складывалось ощущение, что выход к кафедре – не просто несколько шагов в стенах учебной аудитории, а некое, почти театральное, действо, отработанное и отрепетированное тысячами повторений.

Легкомысленные синие штаны, сшитые, кажется, из плотной парусины, грубой вязки свитер с длинным рукавом и крепкие экспедиционные башмаки толстой кожи становились совершенно незаметны на фоне носителя. Товарищ Бабаев,