Тревожное лето - Виктор Дудко

— Значит, наполовину ваши интересы совпадают. Семенов сейчас на виду у японцев, и этим, надо думать, вы воспользуетесь.

— Относительно японцев я уже говорил, а что касается Григория Михайловича, то с ним у нас, можно сказать, уже налажены добрые отношения, несмотря на разницу в программах. После неудачного путешествия в Париж он начал соображать. Не во всем, правда, но сдвиг уже есть. Не обошлось, конечно, без помощи из-за океана. Японцы давно поняли: пока мы тут будем делить престол, толку не будет. Залог нашего успеха — объединение. Не хотелось бы зависеть от японцев, но коли вы не поможете нам, то придется их брать в партнеры. Я заметил, как вас передернуло, когда я сказал о штыках. Что делать, господин Лескюр... И монархия, и республика, включая вашу, тоже не чураются штыков.

— А метод убеждения?

— Ха-ха...

— В таком случае, как же большевикам удалось поднять против монархии народ?

Косьмин вдавил сигаретку в пепельницу, пробежал пальцами по пуговицам:

— Большевики пошли на величайшую ложь. Она заворожила остальные умы всеобщим благосостоянием в будущем. Так сказать, дали иллюзию счастья. — Косьмин резко подался к Лескюру, крахмальный воротничок белой сорочки врезался в шею, лицо его при этом покраснело. — Вам когда-нибудь приходилось бывать в харбинских опиекурильнях? Зрелище, сказать вам, жуткое. Туда идут за клубком ядовитого, но приносящего иллюзорное счастье дыма. Такое же счастье несет с собой и большевизм. — Он откинулся на спинку дивана. — Величайший обман.

Лескюру расхотелось говорить. Вскоре они распрощались, договорившись о новой встрече, чтобы побывать в приграничном городке Линьсяне, а точнее, на хуторе казака Мамонтова: там формировались белые отряды. Уже у двери Косьмин задержался:

— Внутренне вы критически относитесь к нашей программе. Это оттого, что республиканские идеи впитаны вами, как и всеми французами, с молоком матери. Надеюсь, в другой раз лучше будем понимать друг друга.

Оставшись один, Лескюр мысленно восстановил весь разговор с Косьминым и признался сам себе, что прошел он впустую. Попытки заставить Косьмина сказать что-то конкретное о связи с японцами ни к чему не привели. Косьмин уходил от прямого ответа, выскальзывал из расставленных ловушек с опытностью старой лисы.

Разгоняя саднящую боль в голове, постукивая ребром ладони по затылку, он думал, что в плутнях белогвардейской эмиграции не так-то просто будет разобраться и найти те слабые звенья, по которым надо ударить, чтоб вся цепь рассыпалась. И, конечно, прав Полынников, считая вопрос с Заборовым первостепенным делом. Не исключено, что именно от него и придется плясать.

 

— Они нас обошли со всех сторон, — пожаловался Хшановский. — С Бойчевым встретиться не удалось.

— Ну, спасибо.

Хшановский обиделся.

Лескюр считал, что если он на пару дней уедет с Косьминым, то за собой потянет и какие-то силы бордухаровской наружки. Значит, Хшановскому станет легче. Ежи на это пожал плечами:

— Если они меня ни во что не ставят. — И с чувством добавил: — Пся крев, Дитерихс приезжает.

— Зачем? — рассеянно спросил Лескюр.

— Вероятно, на случку с местной верхушкой. Газеты пишут.

Он сунул Лескюру экземпляр «Харбинского времени». Почти четверть первой страницы, потеснив рекламы и объявления, занимал портрет Дитерихса десятилетней давности при всех орденах. Лескюр мельком взглянул на него и бросил газету.

Черт с ним, с этим Дитерихсом. Нужна встреча с Бойчевым, чтоб определиться относительно Заборова.

— Попытайся после моего отъезда еще разок. Если что заметишь за собой, то прекрати до возвращения. Потом придумаем что-нибудь.

— Думаю, с вашим отъездом они успокоятся немного. По крайней мере, за мной будет бегать только половина своры.

Хутор Мамонтова. Июль 1927 г.

Отряд Лошакова располагался в четырнадцати верстах от провинциального городка Линьсян — на хуторе казака Мамонтова. Со всех сторон — густой лес, рядом — речка с русским именем Просвирка, которую, если хорошо разбежаться, можно перепрыгнуть. Речушка брала начало где-то в долине Сунгари и впадала в Уссури. В осенние дожди она заливала луга, потому Мамонтов расположил свое поместье со всеми дворовыми постройками на бугре у кромки леса, на самом солнцепеке. Казак разводил на продажу овец и занимался контрабандой. Держал трех батраков: Корнея Чухру, Изота Нюхова и китайца Ли Фу.

Корней Чухра, обрусевший татарин, преданный как собака, готов был за хозяина горло любому перегрызть. Изот Нюхов — конокрад и нехристь. Мало кто знал, что он промышлял контрабандой. Изоту уже давно перевалило за пятьдесят, но он не растерял природную силу и резвость. Как-то Мамонтов защитил от хунхузов посевы мака, которые Ли Фу скрывал от чужих глаз в тайге. С тех пор китаец отрабатывал долг. Фанза его находилась за Просвиркой, и каждое утро он шел к Мамонтову вброд, закатав по колено широкие полотняные в заплатах штаны.

Герасим Мамонтов большую часть времени проводил в Линьсяне, где держал магазин, лавку и любовницу Серафиму. В большом доме, крытом цинком, оставалась дочь Мамонтова, глухонемая Нюрка, девица лет двадцати пяти, здоровая, краснощекая, по силе не уступавшая Корнею Чухре. Нюрка свободно закидывала на плечи шестипудового барана, сама свежевала овец и умудрялась, несмотря на убогость слуха и речи, командовать всем парадом на хуторе. Работники побаивались девку, а волонтеры Лошакова дали ей кличку Конь.

Свой лагерь Лошаков поначалу разбил неподалеку от кошар, но голодные овцы всю ночь перед забоем кричали детскими голосами, и капитан Миловидов, начальник штаба и заместитель Лошакова, распорядился перенести лагерь ниже по Просвирке версты на полторы, где речушка делала крутой изгиб к Уссури. Отсюда до границы оставался один дневной переход. Просвирка звенела на камнях и по утрам источала молочный туман, растекавшийся по всей долине.

Лошаков остался в Линьсяне, намереваясь там встречать председателя БРП генерала Косьмина, и всем в лагере заправлял Миловидов. При нем в качестве денщика находился калмыковец Тишка, с нежным девичьим лицом и удивительно голубыми глазами. Тишка целыми днями сидел на скамеечке у палатки Миловидова, вырезая из дерева всякие причудливые фигуры, или собирал цветы и ставил их у изголовья офицерской постели.

Лошаков основательно засел в Линьсяне, и Миловидов терял терпение. Отряд с неохотой обретал воинскую строгость. Были случаи, когда, взяв у Мамонтова коней, волонтеры на ночь убегали в Линьсян и возвращались мертвецки пьяными.

На хуторе Косьмина и Лескюра встретили Миловидов и прибывший заранее Бордухаров, который должен был организовать парадную встречу. На лице Косьмина блуждала гримаса неудовольствия. Лескюр заметил ее.