Тревожное лето - Виктор Дудко

Такого с Сердюком еще не случалось, чтобы вот так сразу — и целая гора денег. И он малость подрастерялся. Рыжий воспользовался паузой, прижав ладони к груди, залопотал:

— Их бин... как это... русськи... мат-ряк.

— Матрос, что ль? — переспросил Сердюк Банковского.

— Наверное, моряк.

— О, есть да! — обрадовался рыжий. — Майн нэйм Ханс Ранке. Их лив Хамбург унд Шанхай. Рот фронт! — неожиданно вскинул кулак.

— Чего это он? — забеспокоился Сердюк. — Ты сбегай поищи, кто балакает по-ихнему. К таможенникам забеги.

Васьковский едва выскочил за дверь, тут же вернулся. Привел переводчика таможни Воротникова.

— Ты спроси у него, кто он и чего ему надо у нас и почему он с такой деньгой.

Воротников увидел гору дензнаков, как-то съежился, побледнел и перевел взгляд на рыжего.

— Ты чего, товарищ Воротников? — обеспокоился его видом Сердюк. — Голова кругом пошла? Вот и у меня тоже.

Инспектор облизал сухие губы.

— Тут закружится. Столько денег.

— Давай спроси, кто он и все прочее.

Воротников спросил.

— Говорит, он немец, матрос с «Джорджа Вашингтона», который зафрахтовали китайцы. Живет в Гамбурге. А откуда деньги? — Повернулся к рыжему. — Говорит, в Дайрене один русский за вознаграждение попросил передать этот чемоданчик для бедного родственника во Владивостоке. Вот и все. Да, говорит, что в чемоданчик не заглядывал и потому не знал, что в нем.

— А кто тот русский?

— Говорит, не знает.

Васьковский слушал с открытым ртом.

— Во дает, а? А еще рот фронт! Контра он международная, вот кто. По морде вижу. Интервент проклятый.

— Переведи ему, Воротников. Да не бойся его. Чего ты дрожишь? Переведи, значитца, так... Мол, он, — указал пальцем на рыжего, — находится в данное время, — Сердюк построжал взглядом, — у уполномоченного ОГПУ. Переводи, переводи. У нас принято говорить только откровенно. Перевел? Дальше. По закону я вынужден задержать его и передать по инстанции. Васьковский, бери бумагу. Составляй протокол.

Рыжий вскочил, быстро начал что-то говорить, обращаясь то к Воротникову, то к Сердюку, беспокойно бегая глазами.

— Пиши, Васьковский, и не слухай его.

— Он говорит, что семья рабочая, бедная. Он очень уважает русскую революцию и не хочет русским зла. Он готов искупить вину, если виноват в чем-то, но не надо его арестовывать. Тогда он лишится работы, и семья помрет с голоду.

— На чувствительность бьет, зараза, — прокомментировал Васьковский, — так и запишем. Вон ряшку какую отъел. Ежели мои голодуют, дак я четвертую дырку в ремне провертел. А не ворую и не вожу деньги за кордон.

Воротников как загипнотизированный смотрел на чемоданчик и утирал пальцем с верхней губы пот. Затем с трудом оторвался от уложенных рядами пачек, метнул взгляд на немца:

— Вы действительно не знаете того человека, кому должны передать деньги?

— Клянусь матерью. Я не знал, что все так обернется. Поверьте мне.

С улицы послышался галдеж. Сердюк выглянул. Возле таможни собралась порядочная толпа матросов с «Вашингтона», все рослые, как на подбор. Они что-то кричали, размахивали кулаками. Кто-то их не пускал в помещение.

— Васьковский, ты позвони Хомутову по два тринадцать. Скажи, мол, так и так, пусть выручают. Тут целая банда собралась.

Сердюк выскочил на крыльцо.

— Чего гвалт подняли? — гаркнул он и поднял руки, призывая к вниманию. — Ранке задержан с контрабандой! Понимай? Контрабанда. Валюта! — разъяснял Сердюк, ломая язык, думая, что так он станет понятнее. — Как разберемся, так и отпустим. Ферштейн? Р-разойдись!

Матросы опять загалдели. Особенно старался коренастый с закатанными по локоть рукавами.

Сердюк, выведенный из себя, крикнул Рябухину:

— Возьми-ка того лупоглазого, — и указал пальцем. Коренастый исчез в толпе, и тут, сигналя клаксоном, подкатил автомобиль, из которого на ходу выскочил Хомутов. Сердюк приложил ладонь к козырьку кепки, коротко изложил суть дела: — Орут, требуют освободить. А рази ж можно?

Хомутов сдвинул на затылок фуражку.

— Ахтунг! Ахтунг! — начал он на немецком. — Ваш товарищ задержан за то, что хотел передать крупную сумму советских денег государственным преступникам. Задержан Ранке по советскому закону. Прошу очистить территорию.

 

— Интересное дело, — докладывал Хомутов начальнику ОГПУ Карпухину, — того, кому он должен передать чемоданчик, не знает. Вчера утром бросил открытку «до востребования» на имя Петрова. По памяти нарисовал, что на открытке. Вот. — Хомутов положил на стол квадрат ватмана, на котором в сочных тонах изображены пальмы и обезьяны.

— Неплохой художник, а?

— Сегодня в шестнадцать двадцать Ранке должен был стоять у ресторана «Аквариум» и ждать гражданина, который предложит часы с боем. Вот и все.

— Не густо, — подосадовал Карпухин.

— Да ничего вроде. Полмиллиона в казну тоже что-то значит. Думаю, Ранке действительно попался на желании подзаработать. Не знаю, как у него там с происхождением, но на допросе ведет себя, на мой взгляд, чистосердечно. И плачет.

— Все они плачут, как попадутся.

— Консулу сообщать, или подождем?

— Вот что. Пошли кого-нибудь на почтамт, может, на выдаче вспомнят, кто получил открытку. Ранке дай пустой чемоданчик, и пусть топает к «Аквариуму».

— А если попадутся его дружки — скандалисты с «Джорджа»?

Карпухин задумался.

— Не должны. «Аквариум» далеко. Иностранцы там не бывают. На всякий случай возьмите автомобиль и людей, вон Борцов поможет. Если что — ходу назад. А я переговорю с милицией, чтоб подстраховать вас. Поздновато, конечно, но чем черт не шутит. Упускать такую возможность...

— Ничего из этой затеи не выйдет, — усомнился начальник экономического отдела Борцов. — В порту только и разговоров об этом инциденте.

— Получится не получится, — раздраженно перебил Карпухин, — выполняйте. Все использовать надо, У них тоже не семь пядей во лбу.

Главпочтамтом занялся Грищенко. Он выяснил, что открытку с текстом: «Милый Серж, 12 июля я уезжаю. Верни Луковицу. Взамен на старом месте получишь долг. Передаст его «Джордж». Навеки твоя Анна» — получил гражданин Петров по профсоюзному билету. Его приметы: лет сорока, в кепке с клапанами, в зеленом френче и темных очках. Вот и все, что удалось узнать Грищенко.

Немец простоял у «Аквариума» до половины десятого. К нему никто не подошел.

— Ищи теперь ветра в поле, — сказал Клюквин, который был с Ранке. — Петровых в городе пруд пруди. И все члены профсоюза.

 

Как Карпухин и ожидал, первым позвонил Песчанский. Он сказал, что к нему обратился германский консул фон Рейнлих и требует освободить какого-то Ранке.