Распутин. Анатомия мифа - Боханов Александр Николаевич

Если вернуться к «интервью», то уже сам его текст вызывает недоумение. Гусева, как можно заключить из приводимых слов, с Распутиным лично знакома не была. А как же «растление на глазах»? Что же делала в тот момент «зрительница», эта «жертва режима»; она что, акафисты читала или свечки у образов зажигала? Глупость, да и только. «Дело Ксении» в предыдущих главах уже было разобрано, и не будем к нему возвращаться.

Особо примечателен во всем этом эпизоде не бред несчастной сифилитички, а совсем другое. Никакого интервью после ареста у Гусевой никто не брал, да и вообще никто из посторонних к ней не допускался! Это со всей категоричностью было заявлено чинами полиции сразу же после опубликования в печати «исповеди».

Значит, одно из двух: или Дувидзон выдумал все от начала и до конца, или он «взял интервью» еще до покушения. В первом случае подозрение в соучастии кажется малоубедительным.

Если же дело развивалось по второму варианту, то тогда журналист не просто «случайный очевидец», а соучастник преступления. Согласно правовым нормам, действовавшим в России, знание умысла и недонесение о готовящемся преступлении являлось деянием уголовно наказуемым. Однако его не только не привлекли к делу ни в каком качестве, у журналиста даже не взяли показаний о его столь неожиданном местонахождении в момент покушения. К причине такой странной оплошности полиции вернемся чуть позже.

Пока же обратим внимание на другое. Вскоре после покушения Распутину в Покровское из Петербурга пришло послание без подписи. «Я вышел победителем из этой борьбы, а не ты, Григорий, — писал аноним, опровергая старое утверждение Распутина, что «его охраняет Бог», который отведет от него любую злую руку. — Твой гипноз рассеялся, как дым под лучами солнца. Говорю тебе, что ты умрешь, несмотря ни на что. Я — твой мститель. Узник». Послание было тут же передано полиции, при этом Распутин заявил, что оно принадлежит Илиодору, «почерк которого я немного знаю». Распутин не ошибся, на самом деле так оно и было.

В русле прерванного изложения примечательно не само это «демоническое послание», а один сопутствующий момент. О его содержании знал не только Распутин и чины полиции, приобщившие данный документ к делу о покушении. О нем знал и вездесущий Дувидзон, упомянувший о нем в своих «горячих репортажах». Тут невольно напрашивается вывод о том, что журналист — соучастник покушения.

И все-таки сам по себе репортер, невзирая на его нахрапистость и оборотистость, был слишком мелкой сошкой, чтобы спланировать и осуществить столь громкую акцию. Если за всем этим стояла какая-то организация, то во главе ее находились куда более масштабные фигуры. Однако никаких документальных подтверждений версии о наличии подобной организации не найдено. Более правдоподобным кажется предположение о существовании сговора ряда лиц, в числе коих Гусевой отводилась лишь роль пешки-исполнительницы. Трудно сомневаться в том, что Илиодор принимал здесь живейшее участие. Кто-то и в Петербурге был к этому делу приставлен, так как послание «Узника» было отправлено из столицы, где Илиодор в тот момент не находился.

Более точные и подробные данные вряд ли когда-нибудь обнаружатся. Но есть одна деталь, которая позволяет предполагать наличие у этой постановки тайных и могущественных режиссеров. Как отмечено, Дувидзона при задержании в Покровском даже не опросили и очень скоро отпустили на все четыре стороны. Обоснование освобождения: поступивший приказ из Петербурга. Кто его отдавал, что в нем буквально значилось, о том следов в архивных делах нет.

Почему вообще задержание в далекой Сибири некоего лица, находившегося там без регистрации, то есть совершившего административное правонарушение, вызвало такую молниеносную реакцию высокопоставленных инстанций в столице империи? Вряд ли выяснится когда-то вся подноготная этой темной истории. Однако некоторые предположения, обусловленные косвенными документами и знанием общих социальных условий, сделать можно.

В тот момент, когда Гусева бегала по Покровскому с ножом за Распутиным, все сколько-нибудь важные дела охраны порядка и полицейского дознания прямо или косвенно были подконтрольны товарищу министра внутренних дел генералу Джунковскому. Обратимся к его воспоминаниям, где, как уже отмечалось, он подробно, с живописными деталями излагал историю «разгула» Распутина в ресторане «Яр» и «дебош» на пароходе.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Случай с покушением Гусевой он описывает необычно кратко. Изложив его очень приблизительно, в нескольких строках, заявляет, что «дело это пустяшное». О том же, что расследование «пустяшного дела» происходило под наблюдением министра юстиции, что несколько месяцев проводились дознания, о наличии послания Илиодора и ряде других обстоятельств он вообще не упомянул.

Примечательно, что министр внутренних дел Н. А. Маклаков отдал своему заместителю Джунковскому письменное распоряжение «истребовать с места подробные сведения об этом деле, взять расследование под ближайшее наблюдение». И как же выполнил этот приказ подчиненный? Никак. В своих воспоминаниях генерал меланхолично заметил, что «подробные сведения о деле мне запрашивать не пришлось, я уже их имел, да и все газеты были полны ими, под ближайшее наблюдение взять расследование тоже не пришлось, так как оно пошло судебным порядком».

Этот пассаж выдает двурушничество Джунковского с головой. Распоряжение министра было датировано 30 июня, покушение состоялось 29 июня, а в день получения письма министра генерал подробные сведения «уже имел». От кого? Каким образом? Местные полицейские власти в Тюмени их еще не имели, а командир жандармов в Петербурге «уже имел». Чудо, да и только!

Совершенно абсурдной выглядит и ссылка на сообщения газет о событии, которые почему-то отменили необходимость специального полицейского дознания. Неужели генерал не ведал, что подобные вещи не являются взаимозаменяемыми? Конечно, он все знал и все понимал, но, очевидно, надеялся на невежество читателей, которым и адресовал столь убогие объяснения. Уж лучше бы ничего не писал…

Ни разу не прозвучало на страницах воспоминаний Джунковского и имя Дувидзона. В других случаях имена кучеров, проституток и официантов называл, а тут промолчал. Не знал? Сомнительно. Во-первых, фамилия этого репортера часто мелькала на страницах столичных газет, а во-вторых, все, что касалось Распутина, генерал Джунковский никогда не пропускал мимо своего внимания. А тут взял и пропустил. Конечно, исходя из этого умолчания, нельзя выводить «факт соучастия», но такая избирательность при описании событий у Джунковского невольно рождает по крайней мере удивление.

Может быть, Джунковский и ни при чем, но существуют признания другого полицейского «мэтра», занимавшего до начала 1914 года пост директора Департамента полиции, — Степана Петровича Белецкого, который вскоре после «вылета» Джунковского со службы в августе 1915 года занял должность товарища министра внутренних дел. Оба эти господина хоть и должны были делать одно дело, но друг с другом не ладили. Однако в данном случае интерес представляют не их отношения, а исповедь Белецкого, которую он сделал в казематах Петропавловской крепости после крушения монархии.

Сломленный морально и физически, потерявший опору и надежду, бывший сановник написал целый трактат признаний, где рассказал не только о том, что знал и что было, но и о том, чего не знал и чего не было. В одном из мест этой сумбурной и путаной исповеди вдруг совершенно неожиданно всплывает имя упомянутого журналиста Дувидзона (Давидсона). Оказывается, он «специализировался» на Распутине и в качестве такового пользовался большим спросом в столичных редакциях.

Пресловутый Дувидзон-Паганини не только следовал по пятам за своим героем и «кормильцем», но одно время был вхож в его дом, где стал разыгрывать роль претендента на руку старшей дочери Распутина, Матрены. Игра в жениха продолжалась недолго. Вскоре бесстыжего «щелкопера» из распутинского дома изгнали, когда узнали о его порочащих статьях.