Распутин. Анатомия мифа - Боханов Александр Николаевич

Остановимся подробней на одном из самых популярных вопросов «распутиниады»: существовал ли в действительности тот «финансовый дождь», который «орошал алчные аппетиты» друга царской семьи, или это лишь досужие домыслы? В кругах столичных «распутиноведов» распространилось убеждение, что «на взятках просителей и царских подношениях» Распутин «составил себе многомиллионное состояние». Это мнение не перечеркнул даже тот факт, что после убийства царева друга его семья вообще ничего не получила. После падения монархии сказания о «Гришке-миллионере» запестрели на страницах газет. Однако энергичные попытки отыскать «распутинские миллионы» или какие-то их следы окончились полным провалом. Нельзя же документально подтвердить то, чего не существовало в действительности.

Дочь Матрена, близко наблюдавшая жизнь отца в Петербурге-Петрограде, по этому поводу заметила: «Целый день у отца уходил на прием разных просителей. К нему обращались очень многие с очень разнообразными просьбами: его просили о местах (службы. — А. Б.), о помиловании разных лиц, сидевших в тюрьмах. Вот, главным образом, с такого рода просьбами и обращались к нему. Ему разные лица давали деньги, но очень многие просили и у него. Никогда никому в денежных просьбах не отказывал. Он действительно одной рукой брал, а другой отдавал. Обращались к нему и за духовной помощью: просили совета, жаловались на тяжелую душевную жизнь. Он давал советы, старался помочь душевно, как мог».

Нет никаких указаний на то, что Распутин просил и получал деньги у царской четы. Императрица была чрезвычайно щепетильной в финансовых вопросах, всегда болезненно реагировала на любые попытки приближенных добиться определенных льгот или материальных выгод. Ладанки, иконки, пояски, вышитые рубашки, платки и другие подобные мелочи и творения домашнего рукоделия — все, чем Распутина одаривали в царской семье. Он, в свою очередь, посылал высочайшей последовательнице освященные куличи, пасхальные яйца, иконки, но главное, чему она всегда искренне радовалась, напутствия и пожелания, высказанные лично или отправленные по телеграфу.

В своих показаниях, данных в казематах Петропавловской крепости в 1917 году, Вырубова затронула эту тему: «На какие средства жил Распутин, я не знаю, но приблизительно в 1910–1911 году и в последующее время Император и Императрица, когда Распутин уезжал из Петрограда, что бывало раза три в год, передавали деньги из своих личных средств «на дорогу», но никогда не более чем в сумме ста рублей в один раз. От Распутина я слыхала, что его поклонники дарят ему деньги, причем таковые иногда он находит неизвестно кем положенными в карманах его пальто. По моим сведениям, после смерти Распутина никаких денег не осталось, и дочери его бедствуют. Император и его семья предполагали обеспечить самого Распутина, но до революции не успели сделать этого». В последнем утверждении Вырубова была права: никаких средств своей семье «старец Григорий» не оставил.

Обосновавшись в столице империи, превратившись в центр интереса и восхищения для господ, Распутин не подлаживался под существовавшие стандарты жизни и принятые нормы отношений. Не изменил он и повседневные привычки. По словам дочери Матрены, «свою личную жизнь, свои вкусы, свой уклад жизни отец нисколько не изменил после приближения к Царской Семье. Он ходил в русской рубашке, русских шароварах, заправляя их в сапоги, и в поддевках. Мяса он не ел до самой смерти. Его обед состоял из одной ухи. Кроме того, он еще употреблял редиску и любил квас с огурцами и луком. Больше этих кушаний он ничего дома не ел».

О жизни в квартире на Гороховой сохранились различные свидетельства, в том числе и самые необычные. Сосед по дому, служащий Синода, вел дневник, где зафиксировал некоторые детали обихода одиозного человека: «Обедает «он» на кухне со всеми домашними. Садится «он» посредине, с одной стороны — черненький господин, по-видимому агент в роли «его» секретаря, с другой стороны — простая какая-то женщина, деревенская, в черном платье, с белым платочком на голове, затем какая-то сестра милосердия и девочка в коричневом коротком платье, лет 16–18, в роли прислуги-горничной. Едят суп из одной все миски деревянными ложками. «Он» сам очень часто во время приема посетителей своих приходит на кухню, берет закуску, фрукты: апельсины, яблоки, землянику — и несет сам в комнаты. Кухня «его», кстати сказать, как раз напротив моей кухни, так что все прекрасно видно, по вечерам почти всегда бывает спущена штора».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Распутин, несомненно, знал, что своеобразный облик, простые крестьянские манеры, необычный стиль поведения и речи во многом и делают его притягательным для привыкших к роскоши и комфорту людей.

Однако, не желая меняться, он все-таки менялся. При всем своем природном уме Распутин оказался слишком простым, открытым и незащищенным для той специфической среды, где ханжество, лицемерие, корысть и интрига были непременными «нормами жизни». Ему признавались в обожании, а потом бежали к знакомым и с хохотом описывали, как общались с этим «пройдохой»; ему со слезами на глазах повествовали «о муках душевных», просили совета, а затем пересказывали с массой выдуманных деталей реакцию «этого мужлана»; ему клялись в верности, с трепетным вниманием ловили каждое слово, а затем публиковали разухабистые фельетоны в газетах, где перевирали все от начала и до конца.

В июне 1914 года на страницах популярной столичной газеты «Вечернее время» было помещено интервью с Распутиным, где он выплеснул наболевшее: «Неужели не о чем больше писать и говорить, как обо мне. Я никого не трогаю. Да и трогать не могу, так как не имею силы. Дался я им. Видишь, какой интересный. Каждый шаг мой обсуждают, все перевирают. Видно, кому-то очень нужно меня во что бы то ни стало таскать по свету и зубоскалить. Говорю тебе, никого не трогаю. Делаю свое маленькое дело, как умею, как понимаю. То меня хвалят, то ругают, только не хотят оставить в покое. Если что плохо делаю, рассудит Господь. Искренне говорю тебе: плохо делать не хочу. Поступаю по умению».

Так до самой смерти Распутин и не смог понять и объяснить этот удушливый и бессердечный столичный мир. Он, как и Александра Федоровна, видел его лживость и двуличие, но в отличие от своей венценосной почитательницы, которая всеми силами хотела от этого мира отгородиться, ее духовный наставник к нему тянулся.

Распутину нравилось быть центром внимания, его натуре начала льстить популярность. Это искушение он не сумел преодолеть и последние годы становился постепенно жертвой своей гордыни. Распутин полюбил застолье, стал потреблять спиртное. Хотя пил он по преимуществу мадеру, но большие дозы вина, столь любезно предоставляемого «искренними почитателями», приводили его не раз в состояние алкогольного веселья, когда он даже плясал русскую. Организаторы и очевидцы таких случаев потом с упоением описывали виденное, дополняя его смачными деталями по своему разумению.

Конечно, подобное поведение невозможно было сочетать с традиционным старческим благочестием.

Однако, если рассматривать с обычных позиций, ничего особо предосудительного в том не было, если не другое качество Григория, которое как раз и проявлялось в состоянии подшофе. Он иногда начинал рассказывать о царской семье. Собственно, с этой целью его нередко и «накачивали».

Хотя документально можно подтвердить не более трех случаев, хотя ничего скабрезного он при этом не говорил, сам факт разглашения таких свиданий трудно не признать бесчестным. Злого умысла тут у Распутина не было никакого, но это вряд ли можно поставить в заслугу. Недопустимые повествования на почве «приема мадеры» начались уже тогда, когда земная жизнь Распутина приближалась к концу.

Ранее, когда он был не гостем дорогих столичных особняков, а духовным авторитетом, то не позволял себе ничего подобного. Суета и мишура богатого мира тогда его не искусили. Он выступал в своем исконном образе утешителя и наставника.

Смысл распутинских наставлений касался важнейших религиозно-нравственных категорий — любви и смирения. Современному читателю, наверное, стоит пояснить, что «любовь» в данном случае являлась высокой нравственной категорией и никакого касательства к плотскому содержанию не имела.