Русь Великая - Валентин Иванов

В казнохранилище датской короны Хранитель, положив пальцы на распятие, поклялся именем бога:

– Все, мной принятое от моего предшественника, мною сохранено. Вот старая опись, вот новая. Они одинаково верны хранимому.

Король датчан сказал:

– Подтверждаю и утверждаю. Вот имущество Гиты, дочери Гарольда-короля, сына Годвина. А это Дания, любя Гиту, дает ей свадебный подарок! – И вручил перечень даримого послу самодержавного герцога Всеволода, которого русские называют князем черниговским.

Два дня и две ночи датчане и русские считали, взвешивали, сверяли со списками золотые и серебряные монеты, посуду серебряную простую, золоченую, бронзовую, медную, стеклянную. Одежду, оружие, ценное качеством твердого железа, ценное украшеньями, доспехи, щиты.

Хранитель казны, шатаясь от усталости, сжимал беззубые челюсти, и щетина бороды и усов торчала, как иглы ежа. Жалко, так много уходит. Все лежало спокойно, красиво. Отныне бессмысленно нарушен порядок.

Дорогие ткани греческого, италийского дела, из шелка, виссона. И самые простые, какие ткут в Англии из льна, из шерсти. И жалкая утварь – оловянные чашки, миски, ковшики, деревянные блюда и тарелки, выщербленные ножи. В поспешности бегства не разбирают, бросают в кучу попавшее под руку – и прялку, и домотканый кафтан пастуха из сукна немытой шерсти на пеньковой основе, оплетенной грубым утком. Датчане сохранили и такое, ибо честь и совесть короля общи с пастушескими по своей беззащитности: кто хочет, тот и наступит.

Приданое Гиты Саксонской забили в ящики, обшили просаленной кожей, замкнули печатями Дании и Руси. Остерегаясь глаз, ушей, языков, грузили тайно, ночью. Путь долгий, на морях один закон: горе слабейшему. А жадность, напрягая ум, делает из этого божьего дара оружие дьявола.

Хватило б одного корабля, погрузили на три. И так трижды уже искушали судьбу: на пути из Англии во Фландрию, это раз; во Фландрии держали сокровища в простом доме, это два; плыли в Данию на купеческом корабле, везя богатства, возбуждавшие жадность королей, это три…

Долго, торжественно, мрачно, как заклиная, епископ служил святую мессу, последнюю для Гиты Саксонской литургию по римскому обряду. Слова священной латыни были тяжки и остры, как клинья.

Возгласив: «Свершено!», епископ обратился к девушке с поученьем. Помянув о страданиях Британии под игом беззаконного Гийома Нормандца, клятвопреступного обманщика папы, епископ вызвал слезы не одних женщин, но и многих суровых баронов: умное слово растворяет сердца куда сильней самого вида мучений, ибо страданье некрасиво и голос смерти хрипл.

Пастырь датских душ вручил Гите ковчежец с освященными облатками для причастия в минуту смертельной опасности. Воля бога неизвестна. Лучше заранее взволновать душу виденьями ужаса, чем лишить ее залога небес.

Молодая королева Дании плакала. Потому что многие плакали. Потому что епископ умел затронуть чувства. Но и потому, что она была невнимательна к Гите. Даже в последние дни. Почему она забыла, что могла и должна была хоть иногда видеться с сиротой, помочь, подготовить к жизни, к браку, равно неизбежному и трудному? Королева раскаивалась. Завтра духовник отпустит ей грех небреженья к ближнему, но если бы еще один день, один!

Среди десятков высших, достоинство которых обязывало лично проститься с Гитой, королева нашла время для нескольких слов: «Ты будешь счастлива, не бойся русских».

Взяв кончиками пальцев руку Гиты, русский посол, отныне главнейший, повел к пристани невесту своего князя. Стража шла впереди. Рядом епископ, продолжавший умные наставленья, и король с королевой. За ними – бароны, жены баронов, дочери баронов, сыновья баронов. И другие.

В последние минуты на пристани из рядов других протолкался ученый бретонец Иан Гоаннек. В первый раз и в последний раз наставник, опустившись на одно колено, как рыцарь из Прованса, поцеловал руку ученицы. Ответив поцелуем в лоб, Гита попросила:

– Пиши мне! – И обещала: – Я отвечу.

– Напишу из Атлантиды, – обещал Гоаннек.

Вскоре после отъезда Гиты на Русь узенькие улицы крепкого города Бордо, морской столицы Гиенни – Аквитании, приняли Иана Гоаннека. В общине бордоских купцов Гоаннек нашел бывавших в Бретани в годы правления тьерна Конана. Их поручительство и уплата налога дали приезжему права гражданства.

Гоаннек посещал верфи, ходил в море с рыбаками, с купцами, познавая свойства кораблей и искусство кормчих. В последнем он быстро преуспел, так как и раньше умел вычислять пути солнца, луны и звезд лучше, чем мореплаватели.

Нося одежду моряка и усвоив жаргон моря, Гоаннек терпеливо, зернышко к зернышку, нанял полтора десятка моряков, разноплеменных, но соединенных и общностью возраста – он брал зрелых, но не дряхлых, – и опытом моря, и отсутствием якорей на твердой земле, то есть бессемейных, бездомных. Через полтора года на прочном, широкобоком и устойчивом корабле они спустились по Гаронне к морю. Гоаннек взял продовольствия на год и несколько книг из любимейших. Все остальные он завещал городу Бордо, оставив их в надежных руках своего душеприказчика – епископа, известного жадностью к писаному слову.

Поставив нос корабля на запад, Гоаннек пересек прибрежную морскую, дорогу и скрылся в пустых и вольных просторах.

«Ушел неизвестно куда, неизвестно зачем», – говорили о нем. Без корней на твердой земле, он никому не был нужен. Таких забывают – пылинки, упавшие в воду. Они исчезают совсем, так как забытое подобно не бывшему. Разницу между тем и другим улавливает философ, а что есть философия? Слова, слова, слова…

Но что мог найти Иан Гоаннек, удайся ему одолеть Море Мрака? То, о чем будет рассказано дальше.

Уэмак перебирал тяжелые кольца, которые надевают на запястье. Кольца были откованы из металла желтого цвета и хранились в ларце, вытесанном из черного камня. Все – не случайно. Металл был связан с Солнцем, Солнце же служило одним из видимых выражений Бога. Цвет камня был так же темен и густ, как кровь, выпитая вокруг жертвенников раскаленным и опасным светилом дня.

Каждое кольцо свидетельствовало об одном из предков. Или – о колене рода. Ведь это одно и то же. Уэмак был последним. Потомства у него не было, все его дети умирали во младенчестве. Самого Уэмака не заботило, что после него не останется ни одного бесспорного потомка людей – теперь их называют белыми богами, – которые были принесены восточными ветрами на западный берег жаркого Океана Соленой Воды.

Подчиняясь естественной власти вещей и воспоминаний, последний в роде примерял кольцо. Двенадцать поколений тому назад оно принадлежало первому предку, прибывшему сюда. Среди своих, нынешних людей Уэмак выделялся ростом и силой. А это кольцо спадало с его руки. Тот, дальний предок, был исполином, с могучим телом на толстых костях. Однако же это его дух и его плоть создали Уэмака. Ибо все имеет начало, и нет никого, кто мог бы появиться первым, без начала. Начало – Бог извечно безначальный. Этого нельзя ни понять, ни доказать. Для ленивого разума человека есть одно свидетельство вечности Безначального – Круг.

На Восточной земле белых людей, на берегах Океана, где вода холоднее, чем здесь, там, откуда отплыл предок и бывшие с ним, великий Круг обозначался камнями. Его изображение повторяли много раз и в разных местах. Это помогало думать и способствовало познанию скрытого. Там же, на просторных и плоских берегах, предки предков Уэмака поставили тысячи камней, малых и громадных, высоких и низких, самых разных, как тысячи тысяч людей и животных, собранных волей Бога. Каменные толпы были столь велики, что между ними можно было заблудиться. А тот, кто долго стоял и глядел, видел нечто великое.

Было так? Или только казалось? К чему сомневаться? Уэмак знал много и о многом. Знал все о своем народе – о людях, среди которых жил. Он, последний в роде, был первым здесь.

Он знал и другую науку. Первый предок, кому принадлежало самое большое и самое тяжелое кольцо для запястья, дал закон Памяти. Каждого мужчину – потомка с ранней юности учили знанию того, что было за Океаном, почему предок Уэмака и его спутники покинули Восточную землю и что делается на Океане, который справедливо называют Морем Мрака.

Закон Памяти кончался с Уэмаком: у него не было наследников, С ним кончались дух и плоть, прибывшие с востока. Сыновья его не выжили и более не рождались, хотя Уэмак не был стар. Дочерей не было вообще. К тому же не женщина, а мужчина несет в себе зерно рода. Тому доказательство – сам Уэмак, ни одной чертой лица или тела не похожий на темнокожих людей. И еще доказательство – изваяние одного из предков, высеченное темным скульптором. Оно будто снято с самого Уэмака, хотя их разделяет шесть поколений, и в каждом из поколений матерью была темнокожая женщина с острым носом и слегка косыми глазами.