Ружья еретиков - Анна Фенх

Комиссар прохаживался вдоль столбов, ожидая, когда приведут осужденного. Монахи в угольных рясах стояли, опустив головы и сложив широкие рукава, напоминая стаю черных кладбищенских птиц. Рейхар приблизился к ним, намереваясь по обыкновению смешаться с этой безмолвной толпой, но братья вдруг разошлись в разные стороны, будто птицы разлетелись, напуганные человеком с ружьем. Ружье! Рейхар погладил приклад привычно отягощавшего плечо оружия и повернулся ко входу во двор.

Монахи вели к столбу пророка Виля, и Рейхар до рези в глазах всматривался в тощую фигурку мальчишки в простой темной робе, и силясь, и страшась увидеть следы пыток. На самом деле Рейхар вовсе не хотел знать, что сделали с мальчишкой палачи-псы, но принуждал себя смотреть внимательнее, пока наконец не увидел то, что искал. И только теперь позволил себе моргнуть. В темноте опущенных век силуэт Виля окаймлял свет.

– Раскаиваешься ли ты, Виль по прозвищу Пророк, в свершенных еретических дея- ниях и богопротивных мыслях? – Рейхар сглотнул комок в горле и открыл глаза, когда Виля приковывали к столбу, а комиссар замер над мальчишкой, вытянув шею. – Готов ли ты примириться с Церковью и принять ее милосердие?

– Нет, – сказал Виль и, подумав, вежливо добавил: – Спасибо, нет.

– Пойми, мальчик, – голос у комиссара стал почти человеческим, – только примирение с Церковью дарует тебе ее милосердие. Огонь очистит тебя, но ты не почувствуешь боли, понимаешь? Подумай хорошо.

– И что же это за очищение, – спросил Виль, – если тебе не больно?

Рейхар сжал приклад в ладони так, что крышка ящичка для ружейных принадлежностей больно врезалась в ладонь. Монахи отошли от столба, а Виль обвис в плотно охватывающих его тело цепях, словно отдыхая. Комиссар еще что-то говорил о святотатстве, одичании и зле для Мира, соблюдая протокол, но Рейхар его уже не слышал. Он смотрел на утомленно прикрывшего глаза Виля и почти желал окликнуть мальчишку по имени, чтобы встретиться с ним взглядом. И уже набрав в легкие воздуха, уже собравшись позвать еретика, Рейхар понял, что встретиться взглядом нужно не с ним, а с самим собой.

«Все ли еще ты Волк Господень?» – спросил брат Рут перед казнью Улии Тшев. «Заряжай», – шептал Рейхар несколько минут назад, выходя со двора.

Каждый из Волков знал, что ежечасно губит свою душу. С каждым глотком вина в компании веселых мужчин и женщин, не верящих в Господа, с каждой соблазненной еретичкой, с каждым убитым в схватке Псом Господа душа Рейхара и его братьев по Ордену погрязала во тьме и грехе все сильнее.

Палач с горящим факелом двигался медленно, словно пробирался вверх по течению быстрой горной речки. Так же медленно он опустил факел в солому, и Рейхар вспомнил, как скомандовал «Огонь!» монахам-стрелкам, ожидающим его приказа.

С каждой прочитанной страницей запрещенной книги, с каждым порванным, разбитым или сожженным символом Мира, с каждым произнесенным или подуманным богохульством Рейхар все сильнее отягощал свою душу. Он тратил таящееся в ней отражение Мирового Света на диких тварей, которым Инквизиция давала шанс на очищение, но которые не принимали его, бежали его, проклинали его. Он тратил на них годы своей жизни.

Солома занялась. Виль зашевелился в цепях, открыл глаза и принялся отдергивать ноги от горящей соломы и бессмысленно дуть на поднимающийся огонь.

«Целься!» – велел Рейхар своим братьям, пока ноги сами несли его сюда. Только сейчас цель его жизни полно совмещалась со служением Церкви и Короне, только сейчас Рейхар понял, что все это время он жалел открываемых им еретиков, страдал вместе с ними, губил себя вместе с ними, но все ради того, чтобы их душа пела в огне.

Виль дергался и кричал. Огонь уже расцвел в ногах пророка, пожирал край одежды и трещал в сучьях.

«Пли!» – командовал Рейхар. Только теперь он смог признаться самому себе, что ради того, чтобы пророк Виль, странный больной мальчишка, ставший ему почти братом, смог увидеть Мировой Свет, чтобы он был прощен Господом, Рейхар готов потратить еще год жизни. Что он готов еще не раз рискнуть собственной душой, ради единого шанса спасти каждого из еретиков, их заблудшие ошибающиеся души.

Виль уже не кричал, он пел, и Рейхар узнал те яростно-истерические интонации, что слышал в ночь, когда в холодном доме мальчишку крутило судорогами на соломенном тюфяке и рвало пророчеством:

Боевая Гвардия тяжелыми шагами

Идет, сметая крепости, с огнем в очах,

Сверкая боевыми орденами,

Как капли свежей крови сверкают на мечах…

Виль пел, задыхаясь в дыму, хрипло кричал что-то еще, но в голосе его не было боли, только восторг, только радость и какое-то странное потустороннее упоение – не болью, но чем-то, что выше, что больше, чем-то, что недоступно огрубевшей в борьбе душе Рейхара.

Рейхар не покинул площадку даже когда погас огонь. После того как все разошлись, он еще долго сидел возле стены, положив ружье на колени, и смотрел, как дымится обугленное тело, которое он называл Виль, и понимал, что оно никогда не было Вилем. Что настоящий Виль сейчас видит все так, как оно есть на самом деле, слившись с Мировым Светом. Почему-то хотелось, чтобы пошел дождь. Рейхар давно не чувствовал сладковатого запаха паленых волос и горького запаха горелого мяса, но понимал, что сам весь пропах дымом.

– Здравствуй, брат, – сказал подошедший Рут, но интонация у него получилась вопросительная. «Все еще брат?» – словно спрашивал он.

– Здравствуй, брат, – ответил Рейхар, и маленький, крепкий, как крестьянский сын, Рут, облегченно улыбнувшись, сел рядом с ним. – Ты ошибался, брат.

– В чем же?

Рейхар вытер ладонь о край изнаночной стороны рубахи, затем отер этой ладонью лицо и долго молчал, огрубляя и приземляя чувства так, чтобы они уместились в слова.

– Ты говорил, что смотришь на то, как плоть твоих еретиков обращают в пепел, чтобы удостовериться, что не испытываешь радости от их мучений, но и не испытываешь жалости к диким тварям.

– Да, все верно, – кивнул Рут.

– Все верно, – повторил Рейхар. – Ты убеждал себя и убедил меня, что жалость непозволительна. Что жалость делает нас слабыми духом, что она может сломить нашу волю и подвести к предательству веры. Но ты ошибался, брат. Мой враг, ересиарх Руис Амена, не жалел своих людей, которых послал на штурм Трибунала, хоть знал, что это убийство, что это будет не схватка, но бойня, не поединок, но мясо- рубка. Он не жалел пророка Виля, вызывая у него кошмарные видения на потребу жаждущим откровений еретикам. Он не жалел никого, и этим он отличается от нас. Мы – слуги Господа, а не дикие твари без совести, без жалости и без души. И то, что мы делаем, мы делаем не ради себя, не ради Вожака и уж конечно не ради Всемогущего Господа. Мы делаем это из жалости, брат. Мы делаем это ради них. А жалость есть признак человечности, признак чистой души.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});