Костер и Саламандра. Книга первая (СИ) - Далин Макс Андреевич

— Да, — говорила я. — Вампиры есть. И призраки тоже есть. По ту сторону много всякого есть. Но это дела Сумерек, никого не касаются, кроме Господа. А в храм мы все ходим — правда, наставник Элия? Мы все веруем побольше прочих, потому что… знаем, в общем, что там к чему. Чувствуем.

— А настоящее зло — есть, — сказала я уже под конец. — И вот это вы все, пожалуйста, запишите. Если с вами кто-то заговаривает о каком-то там «древнем знании» и предлагает простой заговор, — для любой ерунды, хоть тараканов вывести — вы знайте: он — злодей. Все чудеса — либо от Господа, либо — ну, сами понимаете, от кого. И если чудеса не от Господа и не по Его воле, то за них надо платить. Мы, некроманты, все это знаем — и все платим, когда приходится. Иногда страшно много платим — если очень надо. Если живых людей спасать надо или сделать что-то выше сил. А когда вам предлагают чудо за просто так — вы имейте в виду: даром ничего не бывает. Вы заплатите куском души. Раз — куском, два — куском… а потом душа начнёт гнить. Я таких много видела. Это много страшнее, чем просто труп, вы знайте.

— И если, — закончила я, — вы найдёте в неожиданном месте свёрток с непонятно чем, то трогать его не надо, а надо звать жандармов и некроманта-эксперта. Потому что такие свёртки оставляют враги — это может быть смертельная порча.

Пока я с ними разговаривала, меня щёлкнули светописцем раз, наверное, пятнадцать. И говорить было ужасно тяжело, и устала я так, будто на мне поле пахали. Но мне показалось, что на нас с Тяпкой совсем по-другому стали смотреть, — и я очень надеялась, что хоть куски какие-то из моей говорильни они примут к сведению.

* * *

За обряд, который детки уже обозвали «возвращение мёртвого моряка», я здорово беспокоилась всё-таки. Мне представлялось, что понадобится ещё разок обратиться к Тем напрямую, как-то не верилось, что обойдётся одними чертежами и кровью. Но Церл на то был и Церл, чтобы разработать идеальную формулу. Он разбирался в чернокнижии, как Ольгер — в алхимии. И я впустила Валора в нашего первого кадавра на молодую луну, всего-то и капнув кровью на восьмиугольную звёздочку с двойным Узлом.

Виллемина была абсолютно права: мне понадобилось, я пожелала — и вот оно.

Норвуд даже несколько разочаровался:

— И демоны не выползли. Хотя, конечно…

Так-то вся наша рабочая команда считала, что «хотя, конечно»: мы устроили пробный обряд в цеху на верфи, чтобы тут и поправить ошибки, если найдутся. И народу присутствовало многовато. Но у меня были свои планы: я хотела ещё посмотреть, как оно пойдёт в присутствии толпы. Валору-то это было нипочём…

Пошло как по маслу.

Валор чуть замешкался сначала. Будто пытался сообразить, как сесть, — но всё-таки сел. Я ему руку подала — и он встал. И моргнул. И вообще — делал такие маленькие осторожные движения, будто проверял, как оно внутри кадавра.

Зрелище было из ряда вон выходящее. Над головой мы с Гленой здорово повозились — и я его будто узнала в лицо. Как-то это кукольное фарфоровое подкрашенное лицо высветилось душой изнутри, в серых стекляшках мысль появилась — я даже не ожидала, хоть с Тяпкой, в общем, случилось то же самое. Волосы мы ему сделали тоже узнаваемые — русые локоны ниже плеч по старинной моде. Он оглянулся, опустил ресницы — и потрясающе выглядело. Валор — и Валор. Тянуло за руку его подержать.

А он руку поднёс к глазам, осторожно сгибал-разгибал кисть.

Клай с большого зеркала снял брезент, которым мы его накрыли, чтобы обряд не сбить. И Валор осторожно пошёл к зеркалу. Не очень уверенно.

И остановился, глядя на себя, держась за края рамы.

Бронзовый, деревянный и каучуковый скелет с красивым и прямо живым фарфоровым лицом. Будь среди нас простецы, чтобы уж совсем простецы — кто-нибудь обязательно удрал бы с воплями.

Я его тронула за локоть — и он чуть обернулся ко мне. Удивительно.

— Валор, — сказала я, — скажите что-нибудь, пожалуйста. Во-первых, надо органчик проверить, а во-вторых, я уже в ужасе, что ничего не получилось и вам плохо. По лицу ведь теперь не поймёшь…

— Я улыбаюсь, деточка, — сказал Валор. — Не надо беспокоиться.

С голосом мы не угадали: голос был заметно ниже, чем его настоящий. Но интонация! Я чуть не разревелась прямо здесь и обняла его, не удержалась. Ткнулась головой в рёбра:

— Господи, Валор, это так отважно! Я вами восхищаюсь, горжусь, вы — чудесный.

И он тронул кончиками пальцев мои волосы — я чувствовала, как он осторожничает с каждым движением:

— Ну что же вы, деточка… Всё получилось замечательно, поверьте… даже лучше, чем я думал.

И у всех наших, клянусь Вечностью, отлегло от сердца. Сдержанность у команды как рукой сняло: Тяпка скакала вокруг, всем людям хотелось его коснуться, руки ему трясли, а он говорил:

— Легче, ради Сумерек, мессиры: я не уверен, что так можно и что вы не оторвёте… э… новые пальцы мне, — и я слышала в его голосе знакомую улыбку.

Виллемина в простеньком платьице в клеточку, государыня инкогнито, приподняла вуаль — и я поняла, что она тоже сдерживает слёзы:

— Мессир Валор, позвольте назвать вас героем! Я буду счастлива видеть вас в Малом Совете, ваш опыт бесценен.

И Валор поднёс к фарфоровым губам её руку — обозначил поцелуй:

— Признателен вам всей душой, тёмная государыня. И простите, ваше прекраснейшее величество, чувствую себя несколько неловко. Я никогда не был настолько… э… не одет… в присутствии леди.

До костей, ага. Шуточка как раз в духе Валора.

Мы его одели.

Первым делом — в очень странную штуковину, немного напоминающую корсет, только набитую ватой, послойно. Его новую плоть, так сказать. Кальсоны тоже были такие — с простроченными ватными вставками на ягодицах, бёдрах и икрах. И уже поверх — обычную одежду и сапоги.

И он снова взглянул на себя в зеркало. Уже выглядел на удивление не жутко: как оживший и одухотворившийся манекен или автоматон, что, конечно, тоже не то явление, о котором стоит рассказывать нервным дамам, но всё-таки не живой скелет.

— Скажите, деточка, — сказал Валор мне, — я вправду выгляжу несколько даже элегантно или мне это лишь показалось на радостях?

— Да обалденно вы выглядите, мессир Валор! — радостно заорал Райнор. — В сумерках и при свечах будете смотреться, как живой человек.

— А как чувствуете себя? — спросил Клай. — Всё-таки должно быть очень странно, верно?

— Леди и мессиры, я улыбаюсь, — сказал Валор, и мне показалось, что это ужасно мило. — Чувствую себя очень странно, это верно, но позвольте отметить, мэтр Клай: я чувствую себя гораздо более живым, чем прежде. Я покинул Сумерки. Валор, барон Тиховодский из дома Поющих Ив — не призрак, не утопленник и не вампир. К вашим услугам.

— Более живым, но не совсем живым, не так ли? — уточнила Вильма.

— Если ваше предобрейшее величество отмечает отсутствие у меня дыхания, — поклонился Валор, — то это мало беспокоит меня. Я ведь давно мёртв, я, признаться, давно отвык от него. Чувства зрения, слуха и обоняния почти не изменились: я осознаю, что вижу не стеклянными глазами, а слышу не фарфоровыми ушами, но по-прежнему — как бестелесная душа. Зато заметно и, право слово, восхитительно изменилось осязание и… э… право, не знаю, как назвать это чувство. Скажем, ощущение тела. Я не движу его, как когда-то мог бы двигать эти кости: я двигаюсь в нём. Очевидно, прекраснейшая государыня, для живого человека это прискорбная иллюзия жизни, но для меня — наслаждение. Ощущаю себя. Ноги. Спину. Пальцы. Ощущаю и осознаю их движение. Их прикосновение к предметам — их реальное прикосновение к реальным предметам… Будь я поэтом, ваше прекрасное величество, — полагаю, объяснил бы лучше.

— А тело? — спросила я. — Вам удобно?

— Вы спрашиваете, по мерке ли пришлось, деточка? — спросил Валор, и я отчётливо услышала улыбку в голосе. Голос изрядно заменял выражение лица. — Лучше всего — руки и ноги. Пальцы. Это прекрасно. Локти и колени. Но я ощущаю некоторую скованность в плечах и вот здесь… э… лопатки? Ключицы? Спина сгибается не так легко, как я ожидал, но я уже не молод, — и я снова услышала улыбку. Валор коснулся пальцами фарфоровой маски. — Лицо… словно одеревенело, — он стукнул пальцем по скуле. — Но я наслаждаюсь движениями век и глаз. Мне представляется, что глазные яблоки когда-то двигались свободнее, но сейчас и эта свобода — чуть влево, чуть вправо — кажется мне восхитительной. И рот, челюсть. Мне кажется, что я говорю словно при жизни, хоть это и иллюзия. Я ощущаю, как в груди и гортани вибрирует этот механизм, ваш органчик, деточка, и эта вибрация напоминает мне слегка и дыхание, и сердцебиение. Это чрезвычайно приятно.