Батареи Магнусхольма - Дарья Плещеева

Стоя в темной конурке, он еще размышлял: сбежать или продолжить игру? Сбежать — так фрау Берта поймет, что ее раскусили. А, насколько Лабрюйер мог судить, Каролина, Барсук и те, кто приехал им на подмогу и где-то прячется, еще не предприняли никаких решительных действий против агентов «Эвиденцбюро». Значит, в чем-то еще не уверены. Во многом не уверены! Нельзя удирать — этим можно спугнуть врага…

И пусть треклятый Аякс Саламинский сгорит со стыда: опытные агенты не справились, а новичок, которого почти ни в какие секреты не посвящали, справился!

Фрау Берта занимала небольшой, недорогой, но красиво убранный номер, где было все, чему надлежит составлять гостиничный комфорт: хорошая кровать с матрасом; стол с двумя стульями, на столе — прейскурант, чтобы заказывать завтраки, ужины и услуги; раковина для умывания и висящее на деревянной подставке для гигиенических средств белоснежное льняное полотенце; на тумбочке — графин с кипяченой водой и стакан; возле кровати — электрический звонок для вызова прислуги; на стенке у окна, выходившего на Карловскую улицу, — термометр.

К этим минимальным удобствам фрау Берта добавила цветы в вазах, свои собственные подушки-думочки и большое, связанное крючком, белое покрывало на постели, вышитую скатерть, настольную лампу с огромным шелковым абажуром, фотокарточки в бронзовых рамках на тумбочке. Лабрюйер оказался в походном гнездышке, настоящем гнездышке артистки.

— Садись, — сказала она и сама села напротив. Их разделял стол. Фрау Берта, облокотившись и красиво изогнув стан, положила остренький подбородок на переплетенные пальцы.

— Расскажи мне о себе, — помолчав, попросила она. — Я так мало тебя знаю… а между тем кажется, будто знаю целую вечность…

— Я простой человек, без всяких талантов, — тут Лабрюйер вдруг вспомнил Лореляй. — Полицейская ищейка…

— Но ты ведь уже давно не служишь в полиции. Ты совершенно благопристойный рижский бюргер! Нет, нет, не так… Ты по виду — благопристойный, но в душе ты иной. У тебя горячая кровь…

Какой мужчина стал бы возражать?

— Да, да, не спорь! Ты только притворяешься простым человеком без талантов! Я сама жила в городке, где неприлично было выделяться, я это понимаю. Скажи правду — ты меня боишься?

— Почему я должен тебя бояться? — возмутился Лабрюйер.

— Потому что я внесу в твою жизнь безумие. Ты так хотел жить обычной жизнью, и вдруг — циркачка! Мой милый, ты не создан для обычной жизни…

Вот уж действительно, подумал Лабрюйер, прямое попадание!

Фрау Берта встала, накинула на плечи шаль с длинной бахромой, и эта черная шаль придала ее бледному лицу и блекло-рыжим пушистым волосам какой-то особый трагический смысл.

— Ты не представляешь, как мне тут одиноко, — вдруг пожаловалась женщина. Голос, сдержанно-страстный, стал жалобно-детским, Лабрюйер невольно вспомнил Валентину, которая точно таким же голоском пропела на штранде: «Жизнь ужасно коротка…»

Все-таки между ними было много общего, между фрау Бертой и Валентиночкой Селецкой: обе, кем бы они ни были и за что бы ни получали жалованье, устали от своего одиночества и нуждались в сильных мужских объятиях, дающих хотя бы иллюзию безопасности…

Стоило Лабрюйеру об этом подумать, как в дверном замке заскрежетал ключ.

Он еще даже не успел толком удивиться, когда это фрау Берта успела запереть дверь, как эта самая дверь распахнулась. На пороге стоял человек в расстегнутом пальто, в съехавшем набекрень котелке, с бешеным румянцем на щеках. В одной руке он держал ключ, в другой — бутылку.

— Ну вот я и дома! — по-русски провозгласил человек и заголосил: — Мы победи-и-ли, и враг бежит-бежит-бежит!..

Вот петь ему явно не стоило. От такого вокала у людей со слухом волосы дыбом встают и челюсти сводит, а слух у Лабрюйера был почти абсолютный.

— Мой Бог, это что такое?! — воскликнула фрау Берта.

Незваный гость с восторгом на нее уставился.

— Пара голубеньких глаз, ей-богу! — обрадовался он и вновь взялся петь, да еще как залихватски:

А там, приподняв занавесы,Лишь пара голубеньких глазСмотрела. И чуют повесы,Что здесь будет немало проказ!

— Вы как сюда попали? Убирайтесь! — приказал Лабрюйер.

— А зачем мне убираться, если это мой номер? — в доказательство пьяный певец показал ключ.

— Это мой номер! — возмутилась фрау Берта.

— Ах вы, пара голубеньких глаз! Номер — мой! — визитер перешел на немецкий. — Я здесь живу!

— Да вы посмотрите — тут все вещи мои!

— Мои вещи. И лампа тоже моя!

— Подождите, фрау Берта, сейчас я это чучело выставлю, — Лабрюйер встал, ловким приемом заломил пьянице руку и почти без сопротивления вывел его в коридор. При этом заблудший гость умудрился захлопнуть ногой дверь.

— Вам Барсук кланялся, — внезапно протрезвев, сообщил он. — А теперь ведите меня в полицию, благо она напротив.

Дверь отворилась, на пороге стояла фрау Берта с маленьким револьвером.

— Погодите, милая фрау, все не так страшно, — сказал Лабрюйер. — Вернитесь к себе, быстро! Это мужские дела…

— Я понимаю!

Дверь захлопнулась.

— Это мой номер! — вдруг заорал пьяница. — Не для того я из Двинска приехал! Я этот номер заказал по телефону! Слышите?! По телефону!

Следующим его поступком был удар ногой по двери.

Видимо, этот человек имел по дверной части большой опыт и умел драться ногами. Он так ловко брыкнулся, что попал в замок. Двери в гостинице были отнюдь не дубовые, крашеная фанера вокруг замка треснула, и выбить его вторым ударом было бы совсем несложно.

— Волоките меня в полицию, черт бы вас побрал… — прошипел посланец Барсука.

— Фрау Берта, выбросьте мне пальто и шляпу! — потребовал Лабрюйер. — Я сейчас доставлю пьяного болвана в полицию! Пока он еще чего-нибудь не натворил!

По коридору уже бежала перепуганная пожилая горничная.

Пока Лабрюйер вдевал руки в рукава, посланец Барсука, поминая всуе голубенькие глазки, предложил горничной руку и сердце. Потом он цеплялся за лестничные балясины и обещал жаловаться российскому морскому министру Григоровичу. Этот балаган продолжался, пока Лабрюйер не вывел буяна из гостиничного вестибюля на Театральный бульвар.

— Слава те Господи, — сказал тогда буян. — Разрешите представиться — Росомаха.

— Что это значит? Следили за мной, что ли? — возмутился Лабрюйер.

— Следили, да не за вами, Леопард. Просто счастье, что вас возле цирка заметили. Я связался с… хм… с фрейлен Каролиной, и она приказала спасать вас всеми средствами. Вы просто не представляете, с кем связались.