Батареи Магнусхольма - Дарья Плещеева

Они поздоровались, и Лабрюйер остановился поговорить — с Фишманом у них было немало общих воспоминаний.

— Хотел бы я знать, что это за приключения с велосипедами, — сказал Фишман. — Тут по соседству два велосипеда из сарая утащили. Меня послали разбираться. Не успел взяться за дело — их вернули. Этой ночью поставили на место, и опять — не трогая замка, вытащили петлю.

— Кто-то брал покататься, — усмехнулся Лабрюйер. — Кажется, я даже знаю, чьи это проказы.

Пичу воспитывали не слишком сурово, но брать чужое запрещали — за воровство отец мог крепко выпороть. Однако велосипед — такой соблазн! Видимо, приятели, Пича с Кристапом, хотели рано утром покататься по городу, но потеряли счет времени. И то — часов у них нет, часы появятся тогда, когда парнишки сами на это сокровище заработают. Где они прятали велосипеды днем — Лабрюйер и предположить не мог. Но не удивился бы, узнав, что Пича додумался поставить их в том закоулке фотографического заведения, где хранился реквизит.

Потом Лабрюйер с Круминем втащили вещи на пятый этаж. Там прислуга фрау Вальдорф навела идеальный немецкий порядок. Фрау Вальдорф от себя прислала вазу и букет цветов — белых мелких «мартыновых розочек», а также корзинку с припасами на первый день — ароматный кисло-сладкий хлеб, какой пекут только в Риге, брусок свежайшего масла в пергаментной бумаге, полдюжины сосисок-«франкфуртеров», мисочку с картофельными блинчиками, которые оставалось только разогреть, баночку сметаны.

Дворник ушел, Лабрюйер и Каролина остались одни.

— Ну вот, — сказал Лабрюйер. — Тут вам будет очень хорошо. Мы еще натянем проволоку между вашим и моим окном, прицепим колокольчик. Вы в любое время сможете позвать меня.

— Не беспокойтесь, я справлюсь без вашей помощи, — отрубила Каролина.

Лабрюйер посмотрел на нее, прищурясь, и вдруг понял, что не скажет ей ни-че-го. По крайней мере сегодня.

Он представил себе встречу Каролины и Енисеева. Каролина скажет: этот чудак от безделья полез в цирк искать собачьего отравителя, случайно набрел на гостей из «Эвиденцбюро», привлек к себе их внимание, растерялся, перепугался, прибежал звать на помощь. А уж что ответит на это ехидный Аякс Саламинский — лучше было и не воображать.

Пока сделано немало, обнаружены странные, но имеющие смысл связи, — так сказал себе Лабрюйер. Но прямых доказательств, что фрау Берта — или «Клара», или, что скорее, «Птичка», нет. Равным образом мужчина, который убрал из Риги мадмуазель Мари, чтобы пустить Лабрюйера по ложному следу, вполне может оказаться «Щеголем» или «Атлетом»… а может и не оказаться…

И еще — история с Ольгой Ливановой…

Поневоле ощутишь себя тем самым господином из поговорки, что пытается сидеть на двух стульях!

Размышляя, Лабрюйер уставился на носки своих сапог. А когда поднял взгляд — обнаружил, что Каролина смотрит на него не просто внимательно и строго, а словно бы с вопросом: ну, когда же ты заговоришь?

А никогда, мысленно ответил Лабрюйер, причем с немалой злостью. В нем опять взыграло мрачное упрямство.

Конечно, он понимал — рано или поздно заговорить придется. Но не сейчас, когда у него — одни догадки. Конечно, эти догадки могут быть очень полезны Каролине, Барсуку и тем, кто приехал на подмогу из Питера. Но Лабрюйер хотел предъявить что-то более серьезное.

Он видел, что его не хотят брать в компанию. Умолять, чтобы взяли, — не желал. Пусть сами попросят, а то и побегают за человеком, который, кажется, разоблачил фрау Берту и взял след «Атлета»!

— Пойдем, Леопард, — сказала Каролина. — Куча дел. Нужно нашу конторскую книгу проверить, свести приход с расходом. Нужно посмотреть, какие карточки еще не забрали. Я заказала все, что нужно для составления реактивов, пусть Ян съездит, получит… Пойдем, время не терпит.

— У вас утомленный вид, лучше бы вам полежать, вздремнуть.

— Ничего, пораньше приду и лягу.

Они вернулись в «Рижскую фотографию господина Лабрюйера» и не мудрствуя лукаво занялись делами. Потом Лабрюйер забрал у госпожи Круминь вычищенное пальто и пошел домой — переодеться.

Пальто он нес в наволочке, и надо ж было случиться, что на углу Гертрудинской и Александровской он столкнулся со стайкой дам. Это были госпожа Морус с подругами и госпожа Красницкая.

Дамы не заметили его, так были заняты своим чириканьем, — все кроме одной.

Госпожа Красницкая посмотрела на него с тревогой. Он вдруг сообразил — ей передалось то чувство неловкости, которое им овладело: в самом деле, почтенный господин слоняется по городу с наволочкой! Он резко отвернулся.

Дома он оделся понаряднее, взял ормана, по дороге в цирк купил цветы — корзину белых лилий, дополненных какими-то мелкими цветочками и благоухающих на всю улицу. Ручка корзины была украшена двумя большими полосатыми бантами, бело-голубыми. Продавщица, когда он выбрал это великолепие, сказала, что такую корзину имеет смысл дарить на свадьбу. Но ничего дороже в лавке не нашлось, а Лабрюйеру, чтобы выпросить прощение, требовался очень дорогой букет.

Начиналась игра.

Не имея актерских способностей, он все же умел исполнять несложные роли. В оперетте «Прекрасная Елена» и лицедействовать не пришлось, только петь, — за двоих лицедействовал Енисеев, а Лабрюйер вызывал хохот в зале насупленной физиономией. Но, еще при Аркадии Францевиче, когда ловили убийцу гимназиста, несколько агентов, переодевшись скупщиками шерсти, ходили по хуторам, просились на ночлег. И никто не заподозрил в Лабрюйере полицейского.

Если фрау Берта — агентесса (или агентша?), то переиграть ее будет мудрено. К счастью, она считает Лабрюйера дураком. Счастье, конечно, сомнительное. Но австрийская немочка явно не знает русской пословицы «Цыплят по осени считают».

Когда Лабрюйер прибыл в цирк, представление уже началось. Это его вполне устраивало — сунув дежурному у служебного входа гривенник, он со своей корзиной направился за кулисы. Там он первым делом сдал корзину униформистам.

Колесницу с насестами для голубей еще не выкатили, зато стояла у форганга другая колесница, не только увитая гирляндами, но и обвешанная электрическими лампочками. В колеснице сидела дама, сверкающая бриллиантами. Белая лошадь пританцовывала — сама, по собственной воле, проделывала пиаффе, довольно трудную фигуру выездки, рысцу на месте. Рядом служитель держал на поводке двух больших догов.

Лабрюйер помнил этот номер — лошадь, запряженная особым способом, показывала всевозможные трюки, доги бежали рядом и крутились в пируэтах, лампочки сияли, публика аплодировала. Он отошел в сторону, ближе к конюшне, чтобы никому не мешать и дождаться фрау Берты.