Сколько волка ни корми - Карина Володина

вдруг, и теплеют глаза её.

— Не рассказывал тебе Солн об этом?

— Не рассказывал, — признаёт Вран.

— Может, сам догадаешься?

— Сказала же, что мало времени у нас.

— Да, — задумчиво Бая подтверждает. — Мало. Поэтому и говорю — догадывайся. А я пока делом займусь.

Направляется Бая походкой своей лёгкой в середину круга волчьего, на ходу из сумки что-то доставая — а Вран ей на спину быстро плащ свой накидывает, удобным мигом пользуясь.

— И зачем? — поднимает Бая глаза от сумки, останавливаясь.

Идёт ей плащ этот — диво как идёт. Не знает Бая, что существует обычай один в деревне врановой, что точно так же плечи девушек женихи плащами своими накрывают, что действо это сокровенное, просто так с кем попало не совершаемое. И хорошо, наверное, что не знает.

— Чтобы думалось мне легче, красавица, — отвечает Вран, плечами пожимая. — Не будет же тебе плащ мой мешать?

— …не будет, — отвечает Бая после молчания недолгого.

И так много в себе это молчание, должно быть, скрывает — и так много Бая ему, должно быть, сказать бы хотела, если бы не сковывали губы её цепи материнские, с рождения на неё наложенные. Обещает себе Вран, что разберётся с этими цепями, скоро, очень скоро разберётся — как только с делом другим, не менее важным закончит.

Достаёт Бая из сумки несколько веток сухих, на землю их бросает; один взмах руками делает — и вырисовывается вокруг неё на земле, свежим снегом припорошенной, круг образцово ровный, огромный, до самых деревянных лап волчьих доходящий. Делает Бая второй взмах — и в тот же миг ветки огнём ярким вспыхивают, и столб пламени до самых деревянных голов волчьих поднимается. Ныряет Бая пальцами ещё раз в сумку — и сосуд оттуда вытаскивает какой-то пузатый, не то глиняный, не то каменный, с котелок небольшой размером. Снимает Бая с котелка этого крышку — и прямо в огонь его ставит, не обращая внимания на языки красные, руки её лижущие.

— Разденься, — коротко она Врану говорит.

— Ваши ленты это, — рассеянно Вран говорит. — Понял я. Только вот цвета…

Подходит к нему Бая опять, рубаху из штанов вытаскивает, вверх тянет.

— Чёрный — когда в лес вечный уходит кто-то, и темноты ночи для успокоения душ его, при жизни страдавших, ты просишь, — объясняет она, Врана от рубахи избавляя и за штаны принимаясь. — Зелёный — когда волчонок в племени новый появляется, и в лесу ты место ему найти предков просишь. Жёлтый — когда двойня рождается, по одной душе у них всего, им свет нужен, чтобы вровень по жизни идти и не затеряться. Голубой — когда глава новая в права свои вступает или один знахарь другого сменяет: в небо им нужно чаще смотреть да с вершины его на других глядеть зорко, от трудностей своих и желаний отстраняться, всех как на ладони видеть, всем помочь уметь. Красный…

— Красный? — за ней Вран повторяет, сам от сапог избавляясь.

— Когда встречаешь ты вдруг того, с кем кровь свою связать хочешь, и предков помочь тебе в этом просишь, — негромко Бая говорит, шаг назад делая. — Идём, Вран из Сухолесья. Позже о лентах подумать можешь — закончилось время праздное твоё. Всё я уже подготовила.

Помнит Вран, когда ленту красную на одном из волков в последний раз подметил. Кажется — почти вчера это было. Как раз после ночи той, когда с Баей в лесу они встретились. Ещё подумал Вран тогда: ха, вот же. Запрещают старейшины девкам на холм священный соваться, а девкам хоть бы что, лишь бы юношу, сердцу милого, к себе поближе нитями волчьими подтянуть.

Ступает Вран ногами босыми по снегу, всё ещё холода не ощущая — не следует за ним Бая, напротив, к одному из волков отступает, за круг.

— Сядь, — говорит. — Над огнём наклонись. Не бойся — не тронет он тебя. И дыши.

Чувствует Вран жар от костра этого, по велению Баи разожжённого, чувствует искры, на скулы его летящие, — но, действительно, не обжигают они его, щекочут только.

— Сжечь меня решила, красавица? — улыбается он, не торопясь указания её выполнять. — Какая ловкачка ты — Лесьяра бы никогда до такого не додумалась.

— Перед предками моими ты всё это говоришь, — отвечает ему Бая. — Уверен, что хочешь ты, чтобы о ловкачках каких-то они от тебя слушали? Или другое что-то сказать хочешь?

— А нужно?

— Помолчать тебе нужно, — советует Бая. — Садись, дыши, молчи. Когда поймёшь, что готов — сосуд из огня вынь, земли двенадцать раз губами коснись да имена предков в дереве назови — помнишь ты их, имена эти?

— Помню, — говорит Вран.

Хотя не особо-то хорошо он, по правде говоря, запомнил, кого именно тут люты в дереве вырезали — но коли уж предки баины и впрямь слушают всё это… Не очень вежливо будет перед ликами их признаваться, что трудности некоторые у Врана возникли с их именами.

— Хорошо, — говорит Бая. — Как закончишь с именами — через огонь прыгнешь.

— А потом?..

— А потом ты сам всё увидишь.

Смотрит Вран на Баю в последний раз.

Не сбросила она плащ его с плеч, по-прежнему в нём стоит, в поясе своём да с сумкой, между грудями тонким ремешком проходящей. Перебирают пальцы её ленту чёрную, на лапу волка повязанную, — и если бы указала она пальцем на настоящее пламя, а не волшебное, так и туда Вран, не задумываясь, шагнул бы.

— Уж надеюсь, что увижу, красавица, — говорит он, Бае подмигивая.

А потом на колени опускается — и прямо в огонь бесстрашно голову суёт.

Не обманула его Бая — никогда она его не обманывает. Не начинает лицо Врана плавиться, не вспыхивают ресницы и волосы, не вытекают яблоки глазные прямо в сосуд этот каменный; духом травяным сосуд на него дышит, духом горячим, пахучим. Различает в первые мгновения Вран запахи знакомые — плакун-трава, пупавка, омела, — а затем все в один они сливаются да голову его ведут. Так, что руку ему приходится выбросить, чтобы в пламя или на землю не полететь.

Теряет Вран быстро тело своё, себя в нём теряет. Вроде бы и упирается он ладонью в землю — а вроде бы он сам и есть земля, и на него это что-то опирается. Вроде бы и делает вдох он, новую часть сбора этого чудо-травяного в себя втягивая — а вроде бы и ветер это просто дует, а не его дыхание обратно паром морозным наружу вырывается. Вроде бы и видит он волка огромного за стеной пламени — а вроде