Парфэт де Салиньи. Левис и Ирэн. Живой Будда. Нежности кладь - Поль Моран

— Тот, кто убивает, портит и губит, — ответил он, цитируя Будду.

Когда охотники чуть было не набросились на принца, он увидел, что другие студенты, в том числе один ирландец и один американец, встали на его сторону и напомнили сэру Комитасу Тартабуряну, что еще не так давно он сам являлся дичью для турок. В ход пошли тумаки. Понадобилось вмешательство полиции, чтобы разнять дерущихся. Клетку с лисой опечатали. Английские газеты посвятили этому делу длинные статьи. Оказывается, в 1637 году тоже был однажды случай, когда заяц спрятался в церкви. В дело вмешался Клуб ловчих, Общество защиты животных заняло свою позицию, кое-кто написал в «Таймс», выражая протест.

Принц, допрошенный «прокторами» — университетскими жандармами, сослался на прецедент, он заявил, что когда Будде однажды повстречался лебедь-подранок, он отказался выдать его охотнику. Он добавил, что презирает все виды спорта, которые, по его мнению, являются заменителем ручного труда для бездельников, чем окончательно восстановил против себя суд чести, учрежденный для разбирательства этого дела. С лисицы интерес публики переключился на принца. Социалистические газеты писали о нем с одобрением; несколько слов обронил Бернард Шоу. Жали познал славу, фотографические аппараты и вспышки магния — этот современный фимиам. По мнению некоторых, принц являлся «просветленным», мистиком, впадавшим в экстравагантность. Мелкие газетенки сообщили кое-какие пикантные подробности о нем: несколько дней назад Жали раздавал на улице большие суммы денег. Несомненно, он считал себя Буддой: за неимением каучуковых колесиков у него под подошвами имелись светящиеся колеса. Вызванный в вице-канцелярию, этот богатый студент явился в лохмотьях; на сделанное ему замечание он заявил, что якобы поменялся одеждой с одним бедняком, «поскольку привлекательные одежды имеют своей подоплекой физическое желание».

Короче, дело приняло такой оборот, что принц, как утверждали, даже собирался покинуть на какое-то время Кембридж.

По правде говоря, эти злоключения оказали решающее влияние на жизнь Жали. Преувеличив их значение и будучи предоставлен самому себе, он, не имея рядом никого, кто бы мог расставить все по своим местам, вынужден был действовать. В ответ на нападки он ударился в крайности, которых раньше не допустил бы. Статьи в прессе, поздравительные адреса, телеграммы, в которых старые «эсквайры» грозились надрать ему уши, осуждение со стороны добропорядочных студентов способствовали тому, что он отказался от позиции пассивного созерцания, которую сохранял с момента явившегося ему откровения. Он перестал смотреть на окружающий мир задумчивым взглядом мудреца, сбрил наголо свои великолепные черные волосы, признав наличие шестнадцати неудобств от них: убранство, украшения, мытье, гирлянды, духи, благовония, желтый миробалан, миробалан emblic, краски, ленты, гребни, цирюльники, расчесывание, насекомые, наконец — выпадение волос, «от которого люди приходят в такое отчаяние, что царапают себе грудь и падают в обморок». Разве не прав был Будда, когда сказал, что, находясь в тисках этих шестнадцати неудобств, теряешь вкус к тонкому познанию?

Сейчас Жали только улыбался, вспоминая о своем прошлом. Живя теперь в Лондоне, в Хэмпстеде, в полном одиночестве, он сделался мудрецом — мудрецом в индусской традиции, то есть богатым человеком, решившим все бросить, а не тем невежественным пролетарием, коими были христианские апостолы. Он отправил обратно в Карастру слуг вместе со всеми своими драгоценностями — как Будда, который, увидев, как он разряжен, покраснел от стыда и отправил драгоценности магарадже Шуддходану, своему отцу. Тем не менее Жали послал француженке с Коммершиаль-роуд — Анжели — две длинные нити жемчуга.

Почти ежедневно он ходит в Библиотеку восточных языков. Фэнсбери-сиркус образует в центре Сити тихую заводь. Все тут окрашено в лазурное и розовое. Надо всем возвышается похожее на греческий храм институтское здание XVIII века, закопченное, как трубка. Слегка приподнятый над землею газон с его первыми тюльпанами обрамляет овальную решетку сквера, словно орнамент родосского блюда. Вокруг этого хранилища азиатской мудрости и азиатской науки возвышаются величественные монументы, навеянные архитектурой Уолл-стрита, твердыни колониальных акционерных обществ «Burmah Wil», «River Plate» и т. д. Рядом с Западом, который торгует, — Запад, который учится. «Разве один не равнозначен другому?» — иногда с досадой вопрошает себя Жали. Разве не те же самые белые, что захватили порты, прорубили насквозь горы и оттеснили джунгли, предприняли победоносные усилия по разгадке тайны иероглифов, придали новый вид индийской филологии и отодвинули на тысячелетия вглубь сотворение мира. Всюду эта их непреклонная методичность, эта неуемная энергия, эта ослепительная и раздражающая культура, обращенная к внешнему миру, которую он не решается назвать разумом, так как для восточного человека разум всегда обращен к внутреннему миру. И здесь Жали старается подавить в себе зависть: он думает лишь о том, как ему спасти душу этой слишком прекрасной особы — Европы, блистательной и ненавистной, которая припозднилась на балу, не ведая, что больна смертельной болезнью.

Сегодня Жали, которого снова преследует миссис Кристобаль Хэнди, напавшая на его след после того, как его фотографии появились во всех газетах, не будет отклонять приглашений Общества «Gates of the East», поскольку он пообещал себе, что отныне станет общественным деятелем. «Мой Закон — закон спасения для всех», — сказал ему явившийся над крышами Всеведущий.

Общество «Врата Востока» находилось на Эджвейр-роуд. Жали еще издали увидел некое подобие византийской кирпичной церкви с увенчанным шестью минаретами куполом; внутреннее убранство — как в американском банке: письменные столы красного дерева, зеркала и стальные классеры. «Проявляйте усердие в деяниях ваших!» — написано позолоченными бронзовыми буквами над амфитеатром.

Жали затрепетал, увидев на дверях напечатанные крупными буквами, словно концертные, афиши:

ФЕСТИВАЛЬ ЖАЛИ ИЗ КАРАСТРЫ

ПРИДИТЕ ПОСЛУШАТЬ

«ТОГО-КТО-ПРОБУДИЛСЯ-ОТ-СНА»

Однако народу оказалось меньше, а прием — прохладнее, чем он ожидал. Миссис Кристобаль Хэнди ничуть не утратила своего пропагандистского пыла. Она вышла навстречу ему с цветами и украсила принца гирляндой из тубероз. Слегка опешив при виде его бритой, словно у каторжника, головы, она тут же взяла себя в руки.

— Я собрала здесь, монсеньор, — сказала она, — все активные силы, коими в Лондоне располагает в настоящее время буддизм. Вами восхищаются. История с лисицей поразительна! Скажите несколько слов… всего несколько слов.

Жали оказался в обществе климактериков с красными прожилками на лицах, недоедающих старых дев, считающих Метерлинка мыслителем, голенастых клерков, называвших его Братом, Поводырем, Светочем Закона. Среди присутствующих — несколько атеистов, прибывших из пригорода, оккультисты, а также бывшие уклонисты от службы в армии по убеждению, в сандалиях и с пенсне на цепочках, которые во время войны предпочли получать, а не наносить удары. От имени Шотландской секции Жали поприветствовал высокий шотландец в национальном костюме, обросший рыжими волосами, полинявший от низких атмосферных давлений на Цейлоне, где он прожил десять лет в качестве «бикху» в одном из монастырей. На плечах у него вместо клетчатого пледа — желтая монашеская накидка. Это бывший инженер службы эксплуатации Южно-индийской железнодорожной компании: его красные кровяные шарики остались в хоботках москитов, и теперь цвет его лица бледностью напоминает сало. Присутствует здесь и секретарша Галльской секции со своим помощником, они любят друг друга и в настоящий момент совершают этакое экзотическое свадебное путешествие по религии отречения. Есть здесь и теософы, недоверчивые и ревнивые ко всем богам. Пришли и любители столоверчения, охотники за домами с привидениями, женатые священники, а также знахари и гипнотизеры.

Миссис Кристобаль Хэнди, которая тоже надела на себя гирлянды (но из экономии — бумажные), хочет во что бы то ни стало заставить Жали говорить. Тот отнекивается. Тогда шотландец берет его в охапку, как ребенка, и относит на середину амфитеатра. Жали видит вокруг себя всех этих бедных людей, отмеченных печатью неудач, следами бессонниц, знаком невезения: в их обездоленных глазах он видит не состоявшиеся карьеры, ненасытный голод, домашние невзгоды. Отречение? Конечно, сама жизнь позаботилась об этом за них. Именно с таких людей начинаются религии.

Тогда он произносит в тоне обычной беседы несколько слов, всего лишь несколько, ибо речи умаляют намерения:

«Сейчас, о Превосходные Сердца и Святые Братья, мы на распутье… Сейчас новые времена… Сейчас, после крушения материалистического XIX столетия, возникла нужда в новой философии и новой религии. А разве есть более современная, более приспособляемая, более свободная от предрассудков религия, нежели буддизм? Не надо говорить, что „Будда хорош только для Индии“. Буддизм, как, впрочем, и католицизм, наибольший успех имел отнюдь не в той стране, в которой он возник…»