Несущая свет. Том 1 - Донна Гиллеспи

Рамис была верхом на молочно-белой кобыле, перегородившей узкую тропу. Ведунья окинула Ауриану слегка насмешливым взглядом, в котором, впрочем, кроме холодной усмешки таились тепло и сочувствие. Прошедшие годы мало изменили ее облик; только, пожалуй, скулы еще более заострились на ее худом лице, да щеки запали глубже, отчего стали более отчетливо видны выпуклая линия ее большого лба, властный рот и горящие холодным огнем глаза, эти источники мысли, глубокие, как древние колодцы. Она была похожа на древнего андрогина, двуполое существо, сохраняющее способность самовосстановления жизненных сил. Казалось, сам воздух вокруг нее дрожал и светился невидимым огнем.

«Откуда у нее этот светоносный переизбыток жизненных сил? Каков его источник? — удивлялась Ауриана. — И может ли вообще один живой человек быть более живым, чем другой?»

Копье выскользнуло из руки Аурианы. Кобыла Рамис чуть попятилась, всхрапнув при приближении девушки, но ведунья легко удержала ее сильной рукой умелой наездницы. Ауриана отступила на шаг назад, с опаской глядя на белую лошадь с легкой молочной гривой, длинным нервно взмывающим вверх хвостом и лебяжьим изгибом стройной шеи. Она поняла, что перед ней — одна из священных кобыл, обитающих в рощах. По их ржанию, фырканью и храпу Жрицы гадают и предсказывают события. Молва утверждала, что эти животные питаются человеческим мясом. Запятнавшие свой род позором воины, чтобы добровольно лишить себя жизни, бросались иногда на спину одной из таких лошадей, пасущихся в Священной Роще, и через некоторое время погибали под копытами целого табуна, так что от них мало что оставалось для погребального костра. Но эта белая кобылица, как видно, с трудом преодолевая себя, все же подчинялась каждому движению сильных рук, державших поводья.

— Если такая кобылица не убьет тебя сразу же, как только ты осмелишься приблизиться к ней, — вспомнила Ауриана слова Труснельды, — это может служить верным знаком того, что тебе на роду написано быть одной из Священных Жриц, причем высокого ранга.

Витгерн вцепился в плечо Аурианы.

— Ни шагу дальше! — крикнул он отрывисто и тут же замолчал, как будто опасаясь потревожить своим голосом свернувшуюся клубком ядовитую змею. Некоторые воины прикрыли ладонью глаза в страхе перед столь ужасной сценой, а другие начертали в воздухе знак священной руны, защищающей от колдовства.

— Витгерн, отпусти ее, — в звонком голосе Рамис слышались угрожающие нотки.

— Бальдемар поручил ее моей заботе, я должен взять эту девушку под свою защиту! — ответил Витгерн.

— Под защиту? Да ты просто смешон! Разве ты можешь защитить ее от жизненных невзгод? Или уберечь от неминуемой смерти, когда придет ее срок? Отойди от нее, Витгерн, такие вещи тебе не по плечу, они не зависят от законов твоего мира.

Однако Витгерн продолжал крепко сжимать плечо Аурианы. Но та чувствовала, как страх постепенно отпускает ее, и вслед за ним ее начинает бить дрожь непонятного волнения. Какая-то часть самой Аурианы, поднявшись из тайных источников души, устремилась навстречу Жрице, привлеченная блеском танцующих вокруг ее силуэта языков холодного пламени. Теперь девушка в полной мере ощущала, как ее неудержимо тянет к ведунье. «Неужели другие не чувствуют этой силы притяжения? — думала Ауриана. — Неужели она лишь одну меня околдовала и я не могу больше сопротивляться?»

Рамис достала щепотку какого-то черного порошка из кожаного мешочка, висевшего у нее на поясе.

— Витгерн, разве ты умеешь отличить себя от другого, день от ночи? Как же ты можешь знать, кто твой истинный враг? Спи! — прошептала Рамис и бросила щепотку порошка в его сторону.

Ауриана сразу же почувствовала, как разжались пальцы Витгерна у нее на плече. Неужели Рамис своими чарами усыпила Витгерна или скорее заставила его поверить в то, что он усыплен? Витгерн тяжело обмяк на своей лошади, его взгляд остекленел и застыл.

За спиной Аурианы послышались приглушенные перешептывания и восклицания ужаса. «Интересно, а что по этому поводу думает Деций? — неожиданно подумала Ауриана. — Неужели он, как всегда, смеется над нами или тоже дрожит от ужаса?»

Затем Ауриане пришло в голову, что Рамис собирается увести ее в темные мрачные пещеры, где ведунья занимается воскрешением мертвых. «Я никогда больше не увижу мать и отца», — с горечью подумала девушка.

— Иди сюда, — тихо промолвила Рамис. — Ты переживаешь сейчас страх своей матери, а не свой собственный. А теперь разуйся и распусти волосы!

— Не буду, — сказала Ауриана, но это была слабая попытка превратить неизбежное, последняя судорога умирающего животного.

— Пока ты колеблешься и медлишь, люди Видо во весь опор скачут сюда, приближаются с каждым мгновением. Делай то, что я тебе говорю!

Ауриана вытащила костяную заколку из волос, и каштановая волна упала ей на плечи. Затем она развязала ремешки на замшевых туфлях и сбросила обувь с ног. Прикоснувшись босыми подошвами к земле, она ощутила ее мягкую плоть, как будто она стояла на шкуре огромного теплокровного животного.

— Никогда не забывай, что в волосах таится страшная сила. Они являются одновременно твоим щитом и той пуповиной, которая связывает тебя с землей. А теперь посмотри, что там случилось с ногой моей кобылы? Она прихрамывает, — и Рамис протянула Ауриане бронзовый заостренный прут.

Ауриана медленно покачала головой.

— Если ты хочешь убить меня, воспользуйся заклинаниями и останови мое сердце! Все, что угодно, но только не эта кобыла. Я не могу допустить, чтобы моя мать видела мои изуродованные останки.

Рамис улыбнулась.

— Не думай, что тебе так повезет, и ты умрешь. Ведь даже самая спокойная жизнь намного труднее, чем смерть; а уж твоя будет далека от покоя и безмятежности.

Затем пророчица возвысила голос, и он зазвучал громко, словно рев штормового ветра.

— В тебе живет дух столь же древний, как и мой! Я приказываю ему проявить себя!

Ауриана почувствовала, что ее разум мечется, словно затравленный зверь.

«Надо стремительно броситься в лес. Схватить копье. Убить лошадь. Убить ее… Нет, это ни к чему не приведет. Она все равно не пропустит нас, если я не подчинюсь. Надо повиноваться ей. Иди же, Ауриана, — приказала она самой себе. — Доверься ей, не может же она быть настолько жестокой и коварной, чтобы преподнести Ателинде твое растоптанное копытами тело».

Она медленно двинулась к кобылице. Голова животного резко дернулась вверх, оно посторонилось, нервно прядая ушами.

Но тут на Ауриану снизошел странный покой, уверенность в том, что все прошлое, любое свершившееся событие — уже прошло, и поэтому милосердно по своей сути. Страх, словно вода из опрокинутого сосуда, вытек из нее, оставив после себя гулкую пустоту, в которой с новой силой зазвучали все ее чувства. Это был праздник свежих радостных ощущений, о которых она прежде не имела никакого понятия. Она плыла в открытом океане, населенном душами живых и мертвых существ, ощущая близость тех, кого она хоть когда-то в жизни встречала. Ауриана обновленным взором огляделась вокруг: червь, живущий в земле, казался ей теперь столь же прекрасным, как лилия, а сорняк, растущий на обочине, таким же нужным и полезным, как росток пшеницы. Это ощущение длилось всего лишь одно мгновение. Ауриана подняла руку и погладила шелковистую шею кобылицы, почувствовав, как напряженные мышцы животного расслабились от ее прикосновения. Это было ощущение всепоглощающей любви. «Эта кобыла — не враг мне», — отчетливо звучало в душе Аурианы, и она осознала, что слово «враг» вообще потеряло всякое значение, так что она никак не могла нащупать его смысл и оставила тщетные попытки.