Феномен пропаганды - Жак Эллюль

своих действий как в самом себе, так и перед общественностью. Стоит ли называть патологией обычное явление, свойственное очень многим, если не всем. Вторая причина кроется в ее ощутимой целесообразности: сейчас уже всеми признан тот факт, что в своей психической жизни человек неосознанно выбирает то, что ему полезно, то, что позволяет ему «экономить ресурсы». То, что социальное одобрение полезно – не вызывает сомнений: благодаря этому человек не только защищается от неуверенности в себе, превращает неудачу в успех, как мы уже раньше доказывали, но и более того, он начинает мало по малу разбираться в том, что хорошо, а что плохо, что справедливо, а что безнравственно. Этим путем, а часто исключительно именно таким способом, человек выстраивает для себя шкалу ценностей и познает меру вещей.

Для него это крайне важно. Кроме целесообразности, этому лицемерию есть и другое оправдание: человек благодаря ему может позволить себе вести себя так, как хочется, может быть, даже нарушая запреты, при этом не обременяя себя откровенными и публичными объяснениями своих аморальных или антиобщественных поступков. Конечно, маргинальное поведение для общества неприемлемо, но не менее неприемлемо для него слишком открытые заявления о безнравственных и асоциальных деяниях. Здесь мы сталкиваемся со старой проблемой: что лучше – втихомолку вести себя отвратительно (позиция 1900-х годов) или открыто демонстрировать свое пренебрежение к обществу (позиция 1960-х годов), не будем забывать, что социальная оценка в 60-х была иной, чем в начале века. В этом проявляется, кстати, неоспоримая польза для всех и большое значение такого явления, как оценка со стороны общества, социальная значимость. Мы сталкиваемся с ним практически повсюду: в обобщенном смысле можно сказать, что большинство социальных теорий, как политических, так и экономических, нуждаются в социальной оценке и признания значимости. Исследования Рубеля показали, что доктрина Карла Маркса, столь жесткая и, как мы знаем, не допускающая разночтений, на самом деле была всего лишь попыткой изложить свою наивную позицию, своего рода – игра ума юного интеллектуала[204].

Трудно, а может быть, даже невозможно признать реальность такой, как она есть, определить реальные мотивы наших поступков, объяснить причины поведения группы, к которой принадлежим. Если мы работаем в профессии, то непозволительно признаться в том, что это только ради денег, надо обязательно найти моральное оправдание или вспомнить об идеалах. Можно назвать это призванием и не подвергать сомнению. Даже самые практичные и жесткие из идеалистов, такие как нацисты, к примеру, искали общественного и морального оправдания своих поступков, пытаясь высшими интересами расы оправдать садизм в концентрационных лагерях. Или сторонники коммунистического режима, закоренелые материалисты, тоже пытались оправдаться перед обществом, объясняя свою жесткую тактику сверхгуманными целями. В конфликте между необходимостью и моральными или религиозными убеждениями каждый человек прибегает к рационализации, стараясь доказать, что здесь нет и не может быть никакого противоречия. Когда кто-то совершает поступок, продиктованный элементарной нуждой, он не может в этом откровенно признаться, утверждая, что действовал исключительно по соображениям совести. В тот день, когда военная повинность была объявлена обязательной, население вдруг призналось в безграничной любви к отечеству. Когда Сталин договорился с Гитлером, коммунисты заявили о преимуществах германского социализма. В день, когда венгерские власти обязали христианскую церковь проповедовать мирное сосуществование, она совершенно добровольно заявила о том, что мир – извечная христианская добродетель.

Доказано, что оправдание в глазах общественности универсально во всех сферах, человек на уровне подсознания играет в эту игру и ищет обоснования своих действий. Он верит, что это необходимо, но ему этого мало, ему надо, чтобы и другие поверили. На самом деле все вокруг в это верят, так как они – его соучастники в этом спектакле, они и сами без конца прибегают к рационализации. Этот факт является основой для дальнейшего развития рационализации. Участие в этом представлении настолько сильно овладевает массами, что даже те, кто становятся его жертвой, соглашаются с выводами и сами попустительствуют участникам. Например, расист оправдывает свои расистские убеждения тем, что «недостойные» люди слишком ленивы, аморальны, социально опасны, биологически недоразвиты. Можно констатировать, что и сами люди готовы согласиться с этим суждением, готовы сами себя считать «недостойными», что в их собственных глазах послужит оправданием дискриминации. Получается, что они используют тот же процесс рационализации, только на другом уровне.

Из трех источников исходит огромное разнообразие персональных или коллективных, но в любом случае надуманных оправданий.

На первом месте находятся традиционные объяснения: принятые в группе, к которой мы сами принадлежим, полученные нами в процессе образования. Например, суждение буржуазии о рабочем классе. Оно восходит к 1815 или к 1820 гг. и в неизменном виде передается от поколения к поколению: «рабочий – это существо ленивое, склонное к пьянству», или суждение о цивилизационной миссии Франции по отношению к ее колониям.

На втором месте – примеры рационализации, которые мы случайно или намеренно придумали сами. Если первые являются коллективными, то эти вторые носят персональный характер. Но грань между ними не так уж однозначна, так как часто традиционное оправдание служит решению личных проблем.

Нас особо интересует рационализация третьего типа: одновременно коллективные и индивидуальные оправдания, характерные для нового времени, для непредвиденных случаев (по этой причине традиционные оправдания не годятся), а именно – ситуации, ставшие следствием пропаганды. Пропаганда обрушивается на человека и принуждает принять участие в своей игре, одним из правил которой является убежденность в ее правоте. Она заставляет его поверить, что при любых обстоятельствах он лично всегда прав, что сообщество, членом которого он является, справедливо и безупречно, что поступок, к которому его подталкивают, оправдан со всех точек зрения, даже если сам человек имеет подспудные сомнения на этот счет. Она, пропаганда, старается изо всех сил их рассеять, облегчить его положение, примирить его с совестью. Она сама предоставляет ему готовые оправдания и одобрение от имени общества, и ему приходится с ними согласиться. В то же время она предлагает свежие решения в соответствии с новыми обстоятельствами (в отличие от старых традиционных, но уже поднадоевших оправданий), что заставляет человека поверить, что он нашел свой идеал. Пропаганда вселяет в него уверенность, что он – человек нового времени, выполняющий высшую миссию, и в этот момент коллективные и личные оправдания сливаются воедино, что дополнительно свидетельствует о том, насколько эффективна пропаганда. Получается, что не только об оправдании поступка идет речь, как в фильме «Почему мы сражаемся», но о более полномасштабной рационализации, благодаря которой человек пребывает в полном согласии с сообществом, к которому принадлежит, с обществом в целом, полностью понимает и принимает условности окружающего мира, в то же время