Дарий Великий не в порядке - Адиб Хоррам

и мягкой, когда положила голову мне на грудь и прикрыла глаза.

Я любил мою младшую сестричку. Глядя на нее, я чувствовал то же, что ощущал при виде древнего пламени Аташкадеха. Или когда по городу разносился азан.

Так нас и застал папа: мы уютно устроились на диване. Он потрепал меня по голове, но шутки не получилось, потому что ему досталось больше: моя голова все еще не высохла после душа. Он вытер руку о брючину.

– Неужели домашнее задание?

– Читаю кое-что к уроку по экономике.

– Я тобой горжусь. За то, что ты это делаешь.

Я даже не знал, как к этому относиться – Стивен Келлнер вслух заявляет, что гордится мной! – но он старался наладить со мной отношения.

Я тоже этого хотел.

– Спасибо.

Лале зевнула и устроилась у меня на руке.

Я мог бы провести так целую вечность.

Маму обняла меня на прощание. Она много раз поцеловала меня сначала в одну щеку, потом во вторую, потом снова в обе щеки по очереди, пока мое лицо не нагрелось так, что ее слезы выкипали прямо с его поверхности.

Она взяла мои щеки в обе ладони.

– Я люблю тебя, маман.

– Я тоже тебя люблю. И буду скучать.

– Спасибо, что приехали навестить нас.

– Мне очень понравилось, – сказал я.

И это правда. Чистая правда. Я полюбил бабушкины объятья, ее стряпню, ее смех. Мне нравилось, когда она разрешала мне мыть с ней посуду. Нравилось сидеть с ней рядом и пить чай.

Я обещал себе, что буду каждую неделю звонить ей по скайпу. Обещал, что всегда буду подходить к экрану и здороваться, когда бы мама меня ни подозвала.

Но в глубине души я знал, что не сдержу этих обещаний.

Потому что, сколько бы я ни разговаривал с ней, каждый раз придется прощаться.

Теперь, когда мы стали частью жизни друг друга – реальной жизни, не жизни световых изображений, – я не понимал, как буду переживать прощание.

Наконец мне удалось откупорить колодец внутри себя.

И, кажется, заблокировать его снова уже было нельзя.

Маму повернулась к Лале, чтобы укутать ее в Объятье Тринадцатого Уровня.

Я не мог на это смотреть.

Я перекинул сумку с символикой «Келлнер & Ньютон» через плечо и потащил свой чемодан к двери, где уже ждал Бабу. Морщинки вокруг его глаз в утреннем свете напоминали трещины в земле после землетрясения, но направлены они были вверх.

– Дариуш-джан, – сказал он. – Спасибо, что приехал.

Он положил руки мне на плечи и поцеловал в обе щеки.

– Заботься о своем отце. Он в тебе нуждается. Хорошо, родной?

– Хорошо.

Раньше никто не говорил мне, что папа во мне нуждается.

Но я подумал: а что, если это правда?

Что, если Бабу увидел что-то, чего я сам никогда не замечал?

Я не был уверен, что он на самом деле этого хочет, но я подался к деду и обнял его. Его щека царапнула мою щеку.

Неожиданно Бабу обнял меня в ответ.

– Я люблю тебя, Бабу.

– И я люблю тебя, баба. Я буду по тебе скучать.

Больнее всего было смотреть на то, как с Бабу прощалась мама.

Они оба знали, что больше не увидятся.

Я думал о том, что сказала мне мама. Как ей жаль, что я не узнал его раньше. Тогда, когда он был приветливее. Сильнее. Счастливее.

Я знал, что она прощается и с тем Бабу тоже. С папой, который нес ее на закорках через улицы Йезда. Который укутывал ее одеялом по ночам. Который каждое лето срывал для нее с дерева свежий инжир.

Бабу поцеловал маму в лоб и пробежался пальцами по ее волосам. Точно так же, как мама всегда пробегалась по моим.

Мне казалось, мама никогда не перестанет плакать.

Я смотрел, как Маму и Бабу машут нам вслед, смотрел на их силуэты у входной двери, пока дядя Джамшид не повернул за угол и они не исчезли из вида.

Лале уже снова отключилась и пускала слюни на мою толстовку.

Кроссовер дяди Джамшида двигался куда мягче, чем Чадмобиль дедушки, хотя водить дядя научился именно у Бабу. Все эти маневры уклонения и небезопасные ускорения.

Лале спала, прислонившись ко мне, мама тихо говорила с дядей Джамшидом на фарси, и меня самого начало клонить в сон.

Папа обернулся и посмотрел на нас с Лале. Он поймал мой взгляд, кивнул в сторону Лале и улыбнулся.

Мы ехали домой.

Лучший из двух миров

Мне казалось, что поездка в Иран поможет мне почувствовать себя иначе. Трансформирует меня. Но, вернувшись домой, я чувствовал себя ровно так же, как обычно.

Это нормально.

Правда ведь?

Мы с Лале два дня не ходили в школу, чтобы преодолеть последствия временного сдвига. С папой мы по-прежнему каждый вечер смотрели «Звездный путь: Следующее поколение», иногда в компании Лале, иногда без нее.

Когда мы смотрели первую и вторую части эпизода «Лучший из двух миров» (а папа делал исключения в правиле «одна серия за вечер» в случае эпизодов с открытой развязкой), Лале испугалась и убежала к себе в комнату.

Я надеялся, что она вернется.

Но, может быть, не сразу.

– Все-таки здорово, когда мы сидим тут только вдвоем, – сказал папа.

– Да. Но я не против того, чтобы Лале смотрела с нами. Иногда.

Может быть, в конечном счете я и правда чувствовал себя иначе.

Может быть, что-то все-таки изменилось.

Вполне возможно.

Когда мы выехали в магазин, мама предложила мне выбрать новые колеса и новое сиденье для велосипеда, чтобы я мог снова ездить в школу самостоятельно. И на третий день после возвращения я перекинул через плечо свою сумку «Келлнер & Ньютон» и выдвинулся в сторону школы.

Я по-прежнему был категорически против наплечных сумок, но по ощущениям «Келлнер & Ньютон» побывала со мной в Мордоре и вернулась назад. Я не мог теперь просто так отказаться от этой сумки, хотя мама предлагала купить мне новый рюкзак.

Куда я ездил, знали только Джаване Эсфахани и мои учителя. Больше я никому толком ничего не рассказывал. Поэтому, когда я вернулся с весенних каникул на две недели позже, чем нужно, да еще и с йездским загаром, по школе уже поползли слухи.

– Как там в реабилитационном центре?

– Чувак. Мы думали, ты умер!

– Я слыхал, ты присоединился к ИГИЛ[29].

Толстячок Болджер переключил Машину Слухов в школе Чейпел-Хилл на верхнюю передачу.

Все утро я провел, отвечая на нескончаемый поток вопросов.