Прощание - Паскаль Кивижер

опустил голову, а Эмилия, напротив, подняла подбородок.

– Эмилия? – не поверил Тибо.

Школьница во всем созналась, как и обещала родителям. С каждым словом она краснела всё сильнее и под конец слилась цветом лица со стенами кабинета. Надеясь как-то сгладить вину, она походя донесла на других:

– А насчет ужа, сир, Батист говорит, что это Флориан, а Флориан говорит, что это Батист.

– Батист, сын мясника?

– Да, сир.

– Та еще язва. А что за Флориан?

– Сын фон Воф… фон Вольс…

– Фон Вольфсвинкеля.

– Вот-вот, сир. Они тоже подарки получили.

– Ага. А твоя награда где?

Она показала кулон. Тибо покрутил его в руках с омерзением. Из всех оскорблений, какие сыпались на его окружение градом, самым оскорбительным казалась эта пародия на подаренный Эме в день свадьбы кулон.

– Что ж не диадема, раз на то пошло, – пробурчал он и презрительно швырнул подделку в дальний угол.

Воцарилось неловкое молчание: Габриэль готовился, что сейчас потеряет работу, Эмилия – что отправится в изгнание, а Тибо думал, как обернуть всё в свою пользу.

– Ступайте домой, – сказал он наконец. – Габриэль, делай вид, будто ничего не знаешь, и ты – тоже. А в следующий раз, Эмилия, когда кто-нибудь доверит тебе подобное поручение, постарайся разузнать о нем как можно больше и приходи со всем этим ко мне.

Эмилия кивнула, за что получила подзатыльник.

– Нужно сказать: «спасибо, ваше величество, за милосердие», – проворчал отец.

– Спасибо, ваше величество, за милосердие, – повторила она не то прилежно, не то с издевкой.

– И еще реверанс, – прибавил Габриэль.

Эмилия кокетливо присела в реверансе, не спуская глаз с отброшенного кулона. Тибо знаком разрешил поднять его. Лучше было оставить ей украшение, иначе она может и не послушаться, а тот, кто его дал, поймет, что его конфисковали.

Как только они вышли, Тибо снова разулся, чтобы лучше всё обдумать. Эмилия юна, легко поддается влиянию, но время ее исправит. Батист – гиблый случай, а Флориан – его ручной пес, из них он ничего не вытянет. Но все-таки пошлет Гийома с ними поговорить.

В остальном за день не случилось ничего необычного, если не считать загадочного исчезновения тапочка герцога Овсянского – «неприятное происшествие», не удостоенное, однако, монаршей аудиенции. Концертный зал перерыли сверху донизу и от стенки до стенки, но ничего не нашли. Тибо дышалось всё труднее. Ближе к вечеру он со страхом ждал прихода Манфреда, который принесет ему платье для концерта. Если это окажется очередной свежесшитый костюм с жилетом на пуговицах до самого подбородка или с тесными туфлями, он совсем задохнется.

Вскоре в комнате появился камзол с иголочки. Он был из сукна глубокого зеленого цвета, а золотая вышивка на обшлагах перекликалась с бессчетными петлями под пуговицы на жилете. Туфли же оказались тесны до крайности.

– Великолепно, ваше величество, – восхитился Манфред.

Он был прав. В Тибо была природная стать, и даже несмотря на бледность, шрам и печать забот, ему достаточно было надеть любое приличное платье, чтобы казалось, будто на челе его сияет гранатовая корона. Но увы – наряды всегда нагоняли на него тоску.

– Который час, Манфред?

Роковой вопрос. Во-первых, камергер до сих пор не мог смириться с поломкой часов; во-вторых, он был возмущен тем, что их починку король доверил капитану Лебелю, а не часовщику. Он вновь ответил уклончиво:

– Час трапезы с королевой, сир.

Они с Эмой заранее условились о легком ужине наедине. Когда Тибо вошел, Эма увлеченно читала какую-то тонкую книжицу, но тут же ее захлопнула и сунула в сумочку для вязания.

– Что читаешь?

– Поэзию Негодии.

– Негодии, надо же! Я думал, у тебя о ней нелучшие воспоминания.

– Отвратительные.

– И что ты вяжешь?

– Да ничего особенного.

– И все-таки?

– Шарф.

– А-а.

Эма прижала сумочку к коленям, как будто боялась, что «Власть» выскочит оттуда прямо Тибо на голову. У загадочного Т. Б. был уверенный слог, безупречная логика и вдохновляющий взгляд на вещи. Он писал, что живет в Краеугольном Камне, но это единственное, что было о нем известно. Его трактат тайно ходил примерно в пятнадцати выполненных аккуратным почерком списках, которые люди передавали друг другу, но никто никогда не признавался, что их читал. Он представлял собой двадцать шесть воспламеняющих страниц, камня на камне не оставлявших от монархии. Каждое слово – горящий уголь, каждая фраза – взрыв. Эма начинала перечитывать его в четвертый раз, выжидая удобный момент, чтобы открыть Тибо его существование. И так испытания валятся на него одно за другим, к чему заставлять его читать гениальный труд, разбивающий все обычаи его королевства?

Посреди белого будуара уже возвышался кружевным островком накрытый стол. Тибо был голоден, но ему пришлось ждать, потому что сперва должна была прийти Мадлен и подправить прическу Эмы. Он воспользовался случаем и пошел прилечь в спальне, сняв наконец несносные туфли. Горничная вскоре явилась. Она сразу же принялась за дело, прищелкивая языком, что всегда предваряло неминуемую сплетню.

– Все хорошо, Мадлен?

– Да, госпожа.

Голос у Мадлен был все еще хриплый после гриппа. Большие голубые глаза цвета августовского неба омрачала тень, а напряженные пальцы не слушались. Эма продолжила прощупывать почву. Чего только она не узнавала от своей горничной!

– Точно, Мадлен?

– Ох, госпожа, сказать по правде… Много идет разговоров о тех косичках, которые Илария сделала вам перед поездкой на Плоскогорье.

– И что же о них говорят?

– Что это мастерская работа, госпожа. Что по возвращении они остались точь-в-точь как были при вашем отъезде. Что это уметь надо и что…

– Я абсолютно довольна твоей работой, Мадлен.

Горничная невольно тронула свой чепец. Ее светлые пряди постоянно выбивались из-под него, как будто их трепал невидимый ветерок. Илария попрекала ее этим по десять раз на дню.

– Спасибо, госпожа, – сказала она, вновь налегая на гребень. – Знаете, мажордом смотрит на меня косо… Простите, госпожа… мне бы лучше помалкивать… Но он стал так суров со мной. Жена его говорит, что это от изжоги. Как думаете, госпожа, у него правда изжога?

– Этого, Мадлен, я не знаю, но на твоем месте я бы не переживала на этот счет.

Мадлен снова щелкнула языком.

– Тебя что-то еще тревожит?

– Пустяки, госпожа.

Очевидно, ей не терпелось посплетничать.

– Расскажи всё как есть.

– Ну, если вы настаиваете, госпожа. Дело в том, что, видите ли, будь лично я королем, я бы остерегалась своей посыльной.

– Эсмеральды? Почему?

– Она критикует его не стесняясь, госпожа.

– И по какому поводу?

– Что ж, госпожа, если вы так уж хотите знать…

– Очень хочу.

– Она говорит, что у него очень порывистый нрав, госпожа, и что если он что-то задумает, то считает, будто это