Сторож сестре моей. Книга 1 - Ширли Лорд

Лежа в кровати, Бенедикт наблюдал, как Луиза расплетает косу — она теперь часто собирала свои длинные волосы в пучок на затылке, чтобы они не мешали — и отбрасывает волосы назад, и они потоком ниспадают на спину, оттеняя девственную белизну ее ночной сорочки.

— Но далее Альма Арчер с восторгом описывает свое посещение института, подчеркнув, чего Мадам, разумеется, не сделала, что Людмила, которую она постоянно упоминает, — это я, Луиза Тауэрс. Несомненно, это пойдет на пользу делу, правда? — Она забралась в постель и свернулась калачиком подле мужа.

— Бизнес, теперь ты больше ни о чем другом не думаешь, — сказал он, рассеянно перебирая ее волосы. — Я считаю, мне пора тебя свозить куда-нибудь. Я слышал, Уинни Элдрич, наш новый посол в Лондоне, дает бал для королевы Англии. Ты не хотела бы пойти?

Она его почти не слушала. Она думала о том, что необходимо расширить ассортимент имеющихся в институте товаров, добавить какое-нибудь средство или услугу, о чем можно написать в газетах, что-то еще, что удивит старую императрицу красоты и привлечет ее внимание. Бенедикт ущипнул ее.

— Ой!

— Внимание!

— О, дорогой, прости. Где состоится бал?

— В Лондоне, естественно. Одно плохо — это будет в январе. Самое жуткое время года в тех краях, со всеми этими дымящими трубами, морозом, наводнениями, сыростью, пробирающей до костей… — Не переставая говорить, он начал с тихим рычанием срывать завязки с ее ночной рубашки. — Твой волшебный крем лечит мужские укусы? — Он зарычал и принялся покусывать ее, оставляя на коже небольшие отметины. Она беспокойно пошевелилась, желая отодвинуться, но не осмелилась.

Она чувствовала, что его дыхание слабо отдает бренди — он любил немного выпить после обеда. Ей не хотелось заниматься любовью; ей хотелось обдумать следующий шаг в своей карьере, который ей надлежит сделать, но она быстро подавила вздох и повернулась к мужу. Она должна исполнить свой долг, но теперь она каждый раз молилась, чтобы не забеременеть. Не сейчас, еще рано… Ей слишком многое предстоит сделать, а в двадцать восемь лет у нее в запасе остается еще масса времени для материнства.

Мардж, в высшей степени исполнительная секретарша Яна Фейнера, которая, казалось, читала от корки до корки каждую газету и журнал, попадавшие ей в руки, всегда вырезала для него статьи, где имелись упоминания об Елене Рубинштейн. Если бы не Мардж, едва ли Ян узнал бы так скоро о превращении Людмилы Суковой в Луизу Тауэрс и о том, что она стала владелицей института, где занимались коррекцией кожи, дела которого шли, судя по всему, настолько успешно, что это побудило престарелую императрицу красоты выступить в печати.

В тот вечер, неохотно покидая лабораторию около половины десятого, Ян взял статью из «Миррор» с собой. Он возвращался в старый дом, где снимал квартиру, стоявший в самом высоком месте Палисейдс, откуда открывался превосходный вид на Манхэттен на другом берегу Гудзона.

Любуясь видом, Ян часто думал, что Людмила живет где-то там, окруженная роскошью, так как он, конечно, знал, что она вышла замуж за Бенедикта Тауэрса. Виктор также позаботился, информировав его со злобным удовлетворением, чтобы брат не остался в неведении относительно того, что прежде Людмила работала горничной в доме семьи Тауэрс. Это известие не давало ему покоя многие месяцы.

Итак, он слишком поздно понял, что любит Золушку, и ее снова нашел ее принц промышленности, сделав принцессой. Разве это преступление? Да, его глубоко оскорбило то, что Людмила не нашла в себе мужества или желания, чтобы встретиться с ним, как обещала, в тот уик-энд и сказать открыто о поразительных переменах в своей жизни, но, с другой стороны, она всегда была загадочной женщиной. Он ни разу не пожаловался Виктору, как больно он был ранен; не к чему подливать масла в огонь необъяснимой антипатии Виктора к ней.

Оглядываясь назад, Ян понял, что по сути почти ничего не знал о ней и никогда не задавал вопросов. Вероятно, именно поэтому Людмила доверяла ему. Виктор с удовольствием подчеркнул, что с момента их первой встречи за ленчем думал, что в ней есть нечто порочное. Он даже где-то разузнал, что жена Бенедикта Тауэрса погибла всего за год до того, как Бенедикт приехал в Лондон и объявил Людмилу своей невестой.

Сегодня вечером Яну не хотелось есть, хотя его экономка оставила ему восхитительное консоме. Вместо того чтобы разогреть ужин, он достал из плоского портфеля несколько пробирок, которые принес домой. Последние дни он не выпускал их из рук — или, вернее, «нюхал» их.

Он принял душ, тщательно вымыл лицо и педантично тер свои руки, как будто готовился к хирургической операции. И только потом он надел свежевыстиранное хлопковое кимоно и уселся в комнате, из которой он намеренно убрал всю мебель и занавески, оставив лишь одно кресло, сделанное по специальному заказу, с необычайно широкими подлокотниками со множеством просверленных отверстий, размеры которых в точности соответствовали размерам пробирок.

Он вставил пробирки в прорези; на другом подлокотнике лежали блокнот и карандаш. В течение часа Ян продолжал заниматься тем, что делал весь сегодняшний день и несколько предыдущих: принюхивался, глубоко вдыхал запах, исследовал содержимое каждого пузырька, добавляя новые замечания к тем, что записывал раньше.

К настоящему моменту он уже приобрел широкую известность в сфере создания духов, а еще больше — в индустрии ароматизаторов как человек, обладающий исключительным «нюхом», парфюмер «от рождения», который интуитивно определял, когда привходящие компоненты сочетаются друг с другом, а когда нет. Он никогда не курил, как теперь выяснилось, к счастью, поскольку курение наносит катастрофический вред обонянию. С тех пор как он приехал в Штаты и начал работать в пока небольшом филиале датской компании «Врейнсдроф», производящей духи и ароматические вещества, он постоянно поддерживал свой нос «в форме», ел только диетическую пищу, избегая блюд со специями и отказываясь даже от вкусной еды, поскольку скоро понял, что любая острая приправа или своеобразный вкус могут помешать его работе. Вкус и запах были настолько тесно связаны, что он больше никогда не заказывал ни соус чили, ни свое любимое карри, ни рыбу.

Он вел себя как настоящий деспот, когда речь шла о том, что ели его немногие приятели, с которыми он ходил обедать, за исключением Виктора, но, с другой стороны, Виктору никогда и не нужно было ничего объяснять.

Он стоял на пороге открытия. Сейчас он уже в этом не сомневался, хотя он никому не говорил об этом, даже Виктору, который тем не менее почувствовал, что его младший брат готов «разродиться», как он выразился.