Полынь-трава - Александр Васильевич Кикнадзе

я ожидал услышать.

— Что бы вы хотели услышать еще?

— Мы живем в такой меркантильный век, что иногда становится грустно.

— Есть вещь, которая была бы способна унять грусть? В чем она измеряется?

— В долларах. В двух тысячах. После чего вы оставляете себе на память все те фотографии, которые по вашей просьбе... гм-гм... взяла на время из моего стола Кэтти. И дайте мне слово никогда больше не встречаться с ней и не звонить ей. Я вовсе не хочу, чтобы вы стали плохо думать о ней. Это моя помощница в полном смысле слова. Она знала, к кому шла на работу и что от нее смогут потребовать. Не в утешение вам, скажу, что она очень высокого мнения о вас как о джентльмене.

— У меня сейчас нет такой свободной суммы.

— Честно сказать, не ожидал услышать это. У вас нет двух свободных тысяч? Как я должен понять?

— Они будут у меня через пять дней.

— Это другое дело. Терпение — одно из самых привлекательных человеческих качеств. Как и доверие друг к другу.

— Согласен. Только хотел бы спросить вас: больше никогда и ничего вы от меня не потребуете? Какие у меня могут быть гарантии?

— Мое честное слово.

— Это меня вполне устраивает.

Человек, который случайно заглянул бы в этот кабинет в третьем часу ночи, мог подумать, что за столом сидят два закадычных друга, встретившихся после долгой разлуки. Пьют, курят и слушают музыку.

Однако почему-то доктор Арриба кладет на диск патефона только русские пластинки — Шаляпин, Панина, Столяров. А его гость, пребывающий в глубоком хмелю, делает вид, что не обращает на это внимания.

Арнульфо не такой простак, как думают некоторые, это уж точно. И пусть не полагает Томас Шмидт, что Арнульфо ни о чем не догадывается. Например, о таинственной связи, соединяющей журналиста Берга с владельцем бензоколонки из СанПедро. Хотя... стоп! А вдруг и один и другой все прекрасно понимают? И прежде всего то, что Арнульфо Кавазос — человек надежный, умеющий ценить расположенных к нему людей. Их доверие постоянно возрастает. Мало того, возрастает его доверие к ним. Разве не может быть, что их работа — это такая работа, о которой не должен знать третий? Арнульфо делает то, о чем его просят. Услуги пустяковые: взять конверт в условленном месте, положить в условленное место. Ему хорошо платят. Да и Илиа не может нарадоваться на хозяина. Почему же все чаще начинает Арнульфо думать о том, что настоящий бизнесмен ведет себя иначе? Что-то не приходилось Кавазосу встречать бизнесменов, у которых забота о рабочих простирается столь далеко.

Или этот не от мира сего? Но разве можно заводить разговор на эту тему? Надо хорошо и молча делать то, о чем его просят. А сегодня просьба Берга необычна: перевезти его через границу в деревеньку Четырнадцать пальм. И доставить туда же под утро Томаса Шмидта. Странный человек Томас Шмидт, почему он никогда ничего не скажет Кавазосу? Или не понимает, что ему можно доверить любую тайну?

Ну вот он доставил обоих в Четырнадцать пальм.

Подходит Шмидт и обнимает его, как брата:

— Возвращайся, дружище. Обратно мы сами.

И больше ничего не говорит. Только кладет ему в боковой карман конверт. Будто ради этого не спал вторую ночь Арнульфо.

— Моя Кэтти оказалась слишком современной дамой,— говорит Сидней.

— Ты торопился ко мне, чтобы известить об этом? Поссорились?

— Не совсем подходящее слово. Косметолог узнал, какими фотографиями я интересовался. Потребовал у меня две тысячи долларов за «абсолютное молчание.

— Ему можно верить?

— Не убежден. Если узнает, что могут заплатить больше...

— Предложи больше.

— Это не выход.

— Он не кажется тебе слишком самонадеянным человеком?

— Не кажется. Он действительно самонадеян. Но все объясняется просто. Его брат — полицейский бригадир.

— Значит, если кто-нибудь обидит твоего косметолога... Догадываешься, к чему клоню?

— Пока нет.

— Так, одну минуту. Следи за ходом мысли, возражай и опровергай. Эти господа, Уразов и прочие, надо думать, не подозревали, что их фотографируют?

— Естественно. Они потребовали сохранять операции в тайне.

— Значит, если они узнают о том, что кто-то был заинтересован выведать тайну...

— Имею вопрос... Ты собираешься известить Уразова?..

— Все проще... Надо сделать так, чтобы он увидел все три снимка, сделанных до операции на фоне хорошо знакомого ему хирургического кресла Аррибы. Привез?

— Не мыслил в этом направлении.

О, сколько людей на месте Песковского произнесли бы самым искренним образом: «Жаль», не думая о том, что в напряженных ситуациях одно только неосторожное слово способно надломить человеческую психику, погубить трудное дело... Хоть и не русская, а турецкая это поговорка: «Слово — серебро, молчание — золото», чти ее всякий ответственный мужчина!

— Ты принимаешь план?

— В принципе — да.

— Тогда послезавтра у тебя Арнульфо. Передашь фотографии. Будет вторник. Начиная с четверга все вечера жди моего звонка.

— С тем чтобы...

— С тем чтобы известить полицейского бригадира о готовящемся нападении на дом его брата.

— Ты убежден, что Уразов и компания пойдут на это?

— Зная немного его характер, не сомневаюсь.

— Начиная с четверга я дома.

— Тогда с этим решили. Теперь слушай. Судя по всему, готовятся террористические операции против советской миссии, прибывающей в Лиму. Извести через Ленца.

Николай Болдин

«Итак, одно мое подозрение подтвердилось. Советская миссия, направлявшаяся в Лиму, задержалась в Мехико, и, как только что известили газеты, «в связи с болезнью двух членов делегация была вынуждена вернуться в Москву».

Ха! Не я ли причина столь неожиданного заболевания?

Я сказал Томасу:

— Вообще-то красные дипломаты должны были бы поставить в церкви не одну свечку.

— Кому бы?

— Э... э... слишком много ждете от меня. Думаете, я так много знаю? Богу надо поставить свечки. Богу... прежде всего. Поглядите на Алпатова. Позеленел от злости. Подозревает, что кто-то выдал операцию.

— А вы не радуетесь тому, что не стреляли в соотечественников? Когда у меня был жив отец, я часто спрашивал себя, одобрил бы он тот или иной мой поступок?

Похоже, что Шмидт платил мне доверием за доверие. Он дал понять, что слышал о моем отце. И знает о его настроениях? Ясно, что Павел Александрович Болдин не одобрил бы поступка сына. Не содержится ли в вопросе намека на знакомство с