Год смерти Рикардо Рейса - Жозе Сарамаго

Для Лидии это был день трудов титанических. Она облачилась в принесенный с собой халат, подобрала под косынку заколотые волосы, засучила рукава, рьяно и весело взялась за дело, уклоняясь от игривых рук Рикардо Рейса, которые, когда она оказывалась в пределах досягаемости, он считал нужным и должным распускать, но считал, не спросясь хозяина, чему виной — малый опыт и незнание психологии, ибо эта женщина не желала сейчас никакого иного удовольствия, кроме удовольствия мыть, чистить, скрести и мести, и дело было до того привычное, что и усилий особенных не требовало, потому и напевала она — вполголоса, правда, чтобы соседки не удивлялись тому, какие вольности позволяет она себе, в первый раз явившись убирать квартиру сеньора доктора. Когда пришел час обеда, Рикардо Рейс, все утро перемещаемый из спальни в кабинет, из кабинета — в столовую, из столовой — в кухню, из кухни — в ванную, а по выходе из ванной повторявший все странствия сначала, но в обратном порядке, заметил, что пришел час обеда, а Лидия не обнаруживает ни малейшего намерения остановиться, и сказал с легкой запинкой, выдававшей замешательство: Знаешь, дома нет никакой еды, а если эти слова являются скверным и неверным переводом некой мысли, то передадим эту мысль иным способом, и, облеченная в слова без экивоков и иносказаний, она должна бы звучать так: Я иду обедать, а вести тебя в ресторан не хочу, мне это как-то не в жилу, Лидия же в ответ произнесла бы те самые слова, которые она произносит сейчас, что свидетельствует о том, по крайней мере, что двуличием не отличается: Да, конечно, сходите пообедайте, я с собой прихватила из отеля супу и тушеного мяса, разогрею, да и ладно, и вот еще что — как покушаете, не торопитесь назад, погуляйте где-нибудь, а то что мы тут с вами толчемся, друг на друга натыкаемся — и, засмеявшись, отерла тыльной стороной левой ладони вспотевшее лицо, а правой рукой поправила съехавшую косынку. Рикардо Рейс дотронулся до ее плеча, сказал: Тогда — пока, и вышел, и был уже на середине лестницы, когда услышал, как открылись двери на первом и на третьем, это соседки намеревались хором уведомить Лидию о необходимости мыть ступени пролета перед квартирой ее хозяина, но увидев его самого, юркнули назад, а потом, когда Рикардо Рейс будет уже на улице, соседка с третьего спустится к соседке с первого, чтобы поделиться ошеломительной новостью: Где же это видано — в первый же день ушел, оставив прислугу одну в доме, вот ведь какое доверие. А, может быть, она уже раньше работала у него, прибиралась на другой квартире? Может быть, может быть, все может быть, но, может быть, она на все руки мастерица, мужчины — они ведь такие, своего не упустят, мимо рта не пронесут. Ну-у, все-таки он доктор. Ах, соседка, я вам так скажу: все они одним миром мазаны, взять хоть моего. Да и моего тоже. Ну, до свиданьица, не упустите же эту девушку. Не беспокойтесь, не упущу. Однако необходимости в этом не возникло. Во второй половине дня Лидия появилась на площадке, вооруженная щеткой и совком, скребком и мылом, водой и тряпкой, и когда соседка с третьего тихонько приоткрыла дверь своей квартиры и принялась наблюдать сверху, деревянные ступени уже гудели от тяжелых ударов швабры, тряпка собирала грязную воду, а потом отжималась в ведро, содержимое которого сменялось трижды, и по всему дома распространялся приятный запах миндального мыла, да, ничего не скажешь, эта уборщица дело свое знает, вынуждена признать очевидное соседка с первого, которая под тем предлогом, что надо занести половичок в квартиру, высунется за дверь именно в тот миг, когда Лидия окажется на ее площадке: Молодец, девушка, приятно на лестницу взглянуть, хорошо, что к нам вселился такой аккуратный жилец. Сеньор доктор — человек очень требовательный, ему чтоб все в порядке было. Стало быть, доволен останется. Еще бы! — но эти два слова произнесены не Лидией, а опершейся о перила соседкой с третьего, и есть некое сладострастие, некое почти чувственное наслаждение в том, как оглядывает она еще влажные доски, вдыхает запах свежевымытой и сырой древесины, работы по дому роднят и сближают женщин, все грехи готовы они простить сестре своей, пусть и ненадолго таковою ставшей. Лидия попрощалась, взволокла наверх ведро с тряпкой и швабру, закрыла за собой дверь и проворчала себе под нос: Старые грымзы, больно много о себе понимаете, будете еще отметки мне ставить. Труды ее завершены, квартира убрана, теперь Рикардо Рейс может, воротясь в сияющий чистотой дом, провести, как это делают взыскательные хозяйки, пальцем по столешнице или по карнизу шкафа, в любой угол заглянуть — и в этот миг ужасно грустно делается Лидии, и вовсе не от усталости: нет, она поняла, хоть и не смогла бы выразить все это словами, что роль ее сыграна, и теперь осталось только дождаться хозяина этого дома, а он скажет ей что-нибудь ласковое, поблагодарит, захочет вознаградить за усердие и за старание, а она будет слушать его с отчужденной улыбкой, возьмет — или не возьмет — предложенные деньги, потом вернется в отель, а к матери сегодня не пойдет, не узнает, что там слышно от брата, от Даниэла, и не то чтобы совесть ее мучила, нет — просто почувствовала себя как-то так, словно ничего своего у нее нет. Она сняла халат, надела блузку и юбку, просохший пот холодит кожу. Она садится на табурет в кухне, сложив руки на коленях, ждет. Слышны шаги на лестнице, скрежет ключа в замочной скважине, и Рикардо Рейс, войдя в переднюю, произносит радостно: Боже, да уж не в райский сад ли я попал! Лидия поднимается, улыбается польщенно, внезапно чувствуя себя счастливой, и тут же смутилась, ибо Рикардо Рейс надвигался на нее с распростертыми объятьями: Ай, не трогайте меня, я вся потная, я ухожу. Даже не думай, еще рано, выпьем чаю, я принес пирожных со взбитыми сливками, но сначала прими ванну, будешь лучше себя чувствовать. Да ну что вы, как можно, еще мыться у вас в доме, где это видано?! Здесь и видано, делай, что тебе говорят. Она больше не противилась да и не смогла бы, хоть и понимала, что поступает против всех приличий, но одной из лучших в ее жизни была минута, когда она открутила кран, разделась, медленно опустилась в горячую воду, блаженно вытянулась, наломавшись за день, в разнеживающей истоме ванны, когда взяла эту губку и это мыло, намылила и растерла все тело — икры и бедра, руки, живот, груди — зная, что за дверью ждет ее мужчина: а что он делает, о чем думает, а если войдет сюда, увидит меня, а я — голая, вот стыд-то, и, должно быть, от стыда так заколотилось сердце, от стыда или от томления, сейчас она выходит из ванны, прекрасно всякое тело, омываемое водой — это уже мысли Рикардо Рейса, который открывает дверь, и голая Лидия одной рукой прикрывает грудь, другой — низ живота: Не смотрите на меня! — впервые предстает она перед ним такой — Уходите, дайте мне одеться, и все это произносится тихо и боязливо, но он лишь улыбается, и в улыбке его — поровну нежности, желания, лукавства: Не надо одеваться, просто вытрись — и протягивает ей купальную простыню, окутывает им все ее тело и выходит, идет в спальню, раздевается, постель застелена свежим, приятно пахнущим бельем, и появляется Лидия, все еще прикрываясь простыней и прячась за ним, а это ведь не кисейный лоскуток, но, подойдя к кровати, она сбрасывает его, роняет на пол и отважно предстает во всей красе, сегодня ей не холодно: тело ее пылает изнутри и снаружи, сегодня дрожит Рикардо Рейс, с юношеским пылом бросающийся к ней, впервые за столь долгий срок оба они — голые, весна непременно когда-нибудь, пусть с промедлением, но придет. Соседка с первого, взгромоздясь на две друг на друга поставленные табуретки, рискуя сверзиться и покалечиться, побагровев от любопытства и волнения, с порочным блеском глаз пытается определить происхождение и природу звуков, доносящих сверху, проникающих с потолка — таковы эти женщины, так живут они и умирают, хочется знать, сеньор ли доктор развлекается со своей прислугой, или же она благопристойно переворачивает и выбивает матрасы, хотя второй вариант законной и исконной недоверчивостью отвергается. Полчаса спустя, когда Лидия покидает дом, соседка, не решаясь открыть дверь, ибо есть пределы всякому бесстыдству, довольствуется тем, что подсматривает в щелочку, зорким, как у кошки или ловчего сокола, оком ловя быстрый и легкий силуэт, окутанный, будто панцирем, мужским духом — именно такое действие производит на наше тело запах другого. А лежащий наверху, в своей постели Рикардо Рейс закрывает глаза и, ощущая в этот миг, помимо удовольствия, испытываемого насытившейся плотью, изысканное, хотя и предосудительное наслаждение от только что наступившего одиночества, перекатывается туда, где совсем недавно лежала Лидия — какой странный запах, издаваемый зверем неведомой породы, это их общий запах, не его и не ее, а их обоих, и тут нам, людям посторонним, самое время умолкнуть.

День начинается с утра, неделя — с понедельника. Ранняя пташка Рикардо Рейс сочинил Марсенде пространное, тщательно обдуманное письмо — еще бы: что бы мы на его месте написали женщине, которую поцеловали и которой раньше не признавались в любви, просить прощения — значит обидеть ее, тем более, что поцелуй этот она приняла и возвратила, как принято говорить, пылко, а если в ходе поцелуя мы не поклялись ей в любви, то следует ли делать это сейчас, рискуя тем, что нам не поверят, недаром еще древние римляне на своей латыни заявляли категорически, что дела стоят больше и живут дольше, нежели слова, и потому будем и мы считать первые вещью необходимой, вторые же — необязательной, особенно если употреблять их в самом далеком значении, и использовать те, которые ничего не обещают, ни о чем не просят, ни на чем не настаивают, но лишь непринужденно намекают на что-то, будто охраняя тылы и давая возможность нашим последним страхам в любой момент отступить, вот как эти, Рикардо Рейсом выведенные кусочки общих фраз: будем наслаждаться минутой, торжествуя в легкой радости, ярче зеленеет обновленная листва, я чувствую, что тот, кто я сейчас, и тот, кем был я прежде — суть разные сны, быстротечны годы, мимолетна жизнь, краткий срок сужден ей, но если только одна память нам и дана, лучше вспоминать многое, нежели малое, воспоминание же о вас — это единственное, что хранит моя память, исполним же предназначенное нам, так вот письмо и написалось, а казалось так трудно, однако же вышло славно, вполне пристойно, весь секрет в том, чтобы не влагать слишком много чувства в то, что говоришь, не задумываться слишком глубоко над тем, что пишешь, а прочее, то есть грядущее, в высокой степени зависит от ответа. После обеда Рикардо Рейс в соответствии со своим обещанием отправился искать себе работу — часа на два в день, через день или даже всего раз в неделю, исключительно чтобы не утратить навык, и пусть даже окно выходит во двор-колодец, пусть это будет смежная комната, обставленная ветхой мебелью, и за ширмой стоит дряхлая кушетка, а на письменном столе — лампа без абажура, чтобы лучше разглядеть бледные кожные покровы, высокая плевательница для бронхит-ных, на стенах — два эстампа, рамочка для диплома, календарь, чтобы прикинуть, сколько мы еще протянем. Он начал с дальних кварталов, с Алкантары и Пампульи, спрашивал, нет ли вакантных мест, разговаривал с врачами, которых не знал и которые его не знали, ощущал всю нелепость слов «дорогой коллега» и стыд, когда «дорогой коллега» говорил ему: Да, у нас есть место, но временно, мы полагаем, что уже на следующей неделе коллега возобновит прием. Он побывал там и тут, пересек площадь Россио, повсюду штаты были полностью укомплектованы, врачей у нас, слава Богу, хватает, потому что в Португалии одних сифилитиков шестьсот тысяч, что же до детской смертности, то с ней дело обстоит похуже: из каждой тысячи новорожденных полторы сотни умирают, страшно представить себе, какая бы стряслась беда, будь наше здравоохранение на ином уровне. Вероятно, это судьба так распорядилась, что Рикардо Рейс, искавший работу так упорно и в столь отдаленных от центра кварталах, обрел — правда, уже в среду — тихую пристань совсем рядом с домом, на площади Камоэнса, и благосклонная фортуна послала ему прекрасно оборудованный кабинет с окном, глядевшим на площадь, правда, в спину д'Артаньяну, но сообщение налажено и действует бесперебойно, что тотчас было продемонстрировано голубем, вспорхнувшим с балкона и опустившимся на голову бронзового поэта, для того, вероятно, чтобы с голубиным ехидством шепнуть ему на ухо, что завелся у него, мол, поблизости конкурент, чуткий ум тоже музам внимает, но длань тяжелее шприца ничего не держала, и Рикардо Рейсу почудилось, будто Луис де Камоэнс пожал плечами, а что ему еще оставалось? Место досталось не постоянное — обыкновенная и временная замена коллеги, специалиста по болезням сердца и легких, у которого у самого, как на грех, случился сердечный приступ, но, впрочем, ничего особенно серьезного, так что месяца через три он вернется к исполнению своих обязанностей. Рикардо Рейс не считал себя крупным специалистом в этой области — мы же помним, как он признал свои знания недостаточными, чтобы дать заключение по поводу сердечной болезни Марсенды — судьба не только неустанно мастерит разные арабески, но и сплетает их не без иронии, а потому новому врачу пришлось походить по библиотекам и полистать руководства и справочники, призванные освежить в памяти прежние познания и обогатить их знакомством с новыми веяниями в кардиологии. Он нанес визит коллеге, которого должен был заменять, и заверил его, что сделает все возможное, чтобы не пресеклась традиция, заложенная тем, кто до сего дня был и, без сомнения, на протяжении еще долгих лет будет виднейшим в своей области специалистом, чьим бесценным опытом и огромными познаниями он, Рикардо Рейс, надеется пользоваться, консультируясь в сложных случаях для собственной пользы и на благо пациентов. Эти восхваления пришлись по вкусу коллеге, который вовсе не счел их чрезмерными и с чистосердечной готовностью пообещал оказывать всяческое содействие, после чего речь зашла об условиях намечаемой субаренды: процент — администрации поликлиники, некую заранее оговоренную сумму — медицинской сестре, другую — коллеге-сердечнику, здоров он или болен, еще сколько-то там — в уплату за материал и на прочие текущие расходы, так что от оставшегося Рикардо Рейс разбогатеть не может, но это, по счастью, его мало тревожит, ибо английские фунты пока в наличии. Итак, в Лиссабоне появился еще один врач, и, поскольку делать ему все равно больше нечего, исцелять страждущих он неукоснительно будет трижды в неделю — по понедельникам, средам и пятницам: сперва поджидать пациентов, потом заботиться, чтобы они не сбежали, и наконец, по прошествии известного срока, отпущенного упоению и воодушевлению, доктор погрузится в привычную рутину кавернозных легких и ишемических сердец, отыскивая в книгах способы лечения неизлечимого, лишь время от времени позванивая коллеге, ибо обещания заходить и консультироваться по сложным случаям были лишь фигурой речи, данью условностям, соблюдением приличий, и следует со всевозможной деликатностью спрашивать: Дорогой коллега, желательно знать ваше мнение по данному случаю, лично мне кажется, жизнь этого больного висит на волоске, как вы полагаете, есть ли из положения еще какой-нибудь выход, или только исход, и притом летальный? — ведь, согласимся, это будет упоминанием о веревке в доме повешенного, простите, что вторично используем эту поговорку.