Год смерти Рикардо Рейса - Жозе Сарамаго

Они выпили чаю на кухне, потом Рикардо Рейс показал ей свое новое жилище: в спальню они не входили, ограничившись беглым взглядом с порога, вернулись в кабинет, и Марсенда спросила: Вы уже практикуете? Нет пока что, думаю попробовать для начала поликлинический прием, пусть хоть ненадолго, важно войти в прежнюю колею. Для начала? Да, начало — это то, в чем все мы нуждаемся. Полиция вас больше не беспокоила? Нет, а теперь они вообще не знают, где я живу. Если захотят — узнают в два счета. Ну, а как ваша рука? Да что рука, достаточно взглянуть на нее, я уж не надеюсь ни на какое лечение, но вот отец. Что — отец? Отец считает, что нужно совершить паломничество в Фатиму, он говорит, что вера творит чудеса, бывали такие случаи. С появлением веры окончательно гибнет надежда. Я просто думаю, что роман его подходит к концу, он и так чересчур затянулся. Скажите мне, Марсенда, а во что вы верите? Сейчас? Да. Сейчас — только в то, что мы поцеловались. Мы можем поцеловаться еще раз. Нет. Почему? Потому что не уверена, что испытаю то же, что и тогда, а теперь мне пора, завтра утром мы уезжаем. Рикардо Рейс проводил ее до дверей, она протянула ему руку: Напишите мне, и я вам напишу. Стало быть, до встречи через месяц. Если отец захочет снова приехать в Лиссабон. Если не захочет, я приеду в Коимбру. Позвольте, Рикардо, я уйду, пока сама не попросила вас поцеловать меня. Побудьте еще, Марсенда. Нет. Стремительно, ни разу не обернувшись, она спустилась по лестнице, было слышно, как хлопнула дверь подъезда. Когда Рикардо Рейс вошел в спальню, над головой у него раздались шаги, открылось окно, это соседка с третьего этажа решила избавиться от мучивших ее сомнений и по походке, по манере покачивать бедрами определить, какого рода гостья навещала нового жильца — либо я сильно ошибаюсь, либо тут вопиющее бесстыдство, подумать только, какой был прежде тихий, какой благопристойный дом.

* * *

Судят и рядят соседки: Вчера одна была, сегодня другая, говорит та, что с третьего этажа. Насчет вчерашней ничего сказать не могу, а которую прибираться приходит — видала, говорит соседка с первого этажа. Но на поденщицу она совсем непохожа. Да, ваша правда, скорее уж — на прислугу из хорошего дома, если б только не натащила кучу свертков и пакетов, мыла миндального, я по запаху сразу поняла, и еще швабры, щетки, я на площадку вышла коврик вытрясти, когда она появилась. А вчерашняя — совсем еще молоденькая такая, в шляпке, знаете, как теперь носят, но недолго побыла, вы-то как считаете, соседка? Знаете, соседка, говоря по совести, не знаю даже, что вам и сказать, сегодня будет неделя, как он к нам въехал, а уже двух принял. Ну, эта-то уборку приходит делать, дело такое, мужчина одинокий, холостой, ему нужно, чтобы кто-нибудь дом в порядке содержал, а вторая, должно быть, из родни, есть же у него родня. Но вот что удивительно, соседка, не знаю, вы заметили или нет — целую педелю сиднем просидел, только обедать выходил, а так с утра до ночи дома. А вы знаете, что он — доктор? Знаю, как же, та, что была тут в воскресенье, так к нему и обращалась — сеньор доктор. А интересно, он врач или адвокат? Вот чего не знаю, того не знаю, но, уж будьте уверены, когда пойду платить аренду, непременно спрошу, поверенный наверняка знает. Не забудьте мне потом сказать, хорошо бы, чтобы врач оказался, хорошо, когда врач в соседях, мало ли что. Это конечно, только хорош ли врач. Надо будет подкараулить эту самую прислугу и сказать, что лестницу у нас полагается мыть каждую неделю, иначе нельзя. Вот это правильно, непременно скажите, пусть не думает, что мы за нее мыть будем. Да уж, только того нам и не хватало, не на таковских напала, и финальной репликой соседки с третьего этажа завершается — как это сказать? — суд да ряд, и осталось лишь добавить немую сцену: когда она медленно поднимается к себе, неслышно ступая по ступеням, то у двери Рикардо Рейса останавливается, прислушивается, чуть ли не приникнув ухом к замочной скважине, и слышит плеск льющейся воды и голос поденщицы-уборщицы, тихо напевающей что-то.

Для Лидии это был день трудов титанических. Она облачилась в принесенный с собой халат, подобрала под косынку заколотые волосы, засучила рукава, рьяно и весело взялась за дело, уклоняясь от игривых рук Рикардо Рейса, которые, когда она оказывалась в пределах досягаемости, он считал нужным и должным распускать, но считал, не спросясь хозяина, чему виной — малый опыт и незнание психологии, ибо эта женщина не желала сейчас никакого иного удовольствия, кроме удовольствия мыть, чистить, скрести и мести, и дело было до того привычное, что и усилий особенных не требовало, потому и напевала она — вполголоса, правда, чтобы соседки не удивлялись тому, какие вольности позволяет она себе, в первый раз явившись убирать квартиру сеньора доктора. Когда пришел час обеда, Рикардо Рейс, все утро перемещаемый из спальни в кабинет, из кабинета — в столовую, из столовой — в кухню, из кухни — в ванную, а по выходе из ванной повторявший все странствия сначала, но в обратном порядке, заметил, что пришел час обеда, а Лидия не обнаруживает ни малейшего намерения остановиться, и сказал с легкой запинкой, выдававшей замешательство: Знаешь, дома нет никакой еды, а если эти слова являются скверным и неверным переводом некой мысли, то передадим эту мысль иным способом, и, облеченная в слова без экивоков и иносказаний, она должна бы звучать так: Я иду обедать, а вести тебя в ресторан не хочу, мне это как-то не в жилу, Лидия же в ответ произнесла бы те самые слова, которые она произносит сейчас, что свидетельствует о том, по крайней мере, что двуличием не отличается: Да, конечно, сходите пообедайте, я с собой прихватила из отеля супу и тушеного мяса, разогрею, да и ладно, и вот еще что — как покушаете, не торопитесь назад, погуляйте где-нибудь, а то что мы тут с вами толчемся, друг на друга натыкаемся — и, засмеявшись, отерла тыльной стороной левой ладони вспотевшее лицо, а правой рукой поправила съехавшую косынку. Рикардо Рейс дотронулся до ее плеча, сказал: Тогда — пока, и вышел, и был уже на середине лестницы, когда услышал, как открылись двери на первом и на третьем, это соседки намеревались хором уведомить Лидию о необходимости мыть ступени пролета перед квартирой ее хозяина, но увидев его самого, юркнули назад, а потом, когда Рикардо Рейс будет уже на улице, соседка с третьего спустится к соседке с первого, чтобы поделиться ошеломительной новостью: Где же это видано — в первый же день ушел, оставив прислугу одну в доме, вот ведь какое доверие. А, может быть, она уже раньше работала у него, прибиралась на другой квартире? Может быть, может быть, все может быть, но, может быть, она на все руки мастерица, мужчины — они ведь такие, своего не упустят, мимо рта не пронесут. Ну-у, все-таки он доктор. Ах, соседка, я вам так скажу: все они одним миром мазаны, взять хоть моего. Да и моего тоже. Ну, до свиданьица, не упустите же эту девушку. Не беспокойтесь, не упущу. Однако необходимости в этом не возникло. Во второй половине дня Лидия появилась на площадке, вооруженная щеткой и совком, скребком и мылом, водой и тряпкой, и когда соседка с третьего тихонько приоткрыла дверь своей квартиры и принялась наблюдать сверху, деревянные ступени уже гудели от тяжелых ударов швабры, тряпка собирала грязную воду, а потом отжималась в ведро, содержимое которого сменялось трижды, и по всему дома распространялся приятный запах миндального мыла, да, ничего не скажешь, эта уборщица дело свое знает, вынуждена признать очевидное соседка с первого, которая под тем предлогом, что надо занести половичок в квартиру, высунется за дверь именно в тот миг, когда Лидия окажется на ее площадке: Молодец, девушка, приятно на лестницу взглянуть, хорошо, что к нам вселился такой аккуратный жилец. Сеньор доктор — человек очень требовательный, ему чтоб все в порядке было. Стало быть, доволен останется. Еще бы! — но эти два слова произнесены не Лидией, а опершейся о перила соседкой с третьего, и есть некое сладострастие, некое почти чувственное наслаждение в том, как оглядывает она еще влажные доски, вдыхает запах свежевымытой и сырой древесины, работы по дому роднят и сближают женщин, все грехи готовы они простить сестре своей, пусть и ненадолго таковою ставшей. Лидия попрощалась, взволокла наверх ведро с тряпкой и швабру, закрыла за собой дверь и проворчала себе под нос: Старые грымзы, больно много о себе понимаете, будете еще отметки мне ставить. Труды ее завершены, квартира убрана, теперь Рикардо Рейс может, воротясь в сияющий чистотой дом, провести, как это делают взыскательные хозяйки, пальцем по столешнице или по карнизу шкафа, в любой угол заглянуть — и в этот миг ужасно грустно делается Лидии, и вовсе не от усталости: нет, она поняла, хоть и не смогла бы выразить все это словами, что роль ее сыграна, и теперь осталось только дождаться хозяина этого дома, а он скажет ей что-нибудь ласковое, поблагодарит, захочет вознаградить за усердие и за старание, а она будет слушать его с отчужденной улыбкой, возьмет — или не возьмет — предложенные деньги, потом вернется в отель, а к матери сегодня не пойдет, не узнает, что там слышно от брата, от Даниэла, и не то чтобы совесть ее мучила, нет — просто почувствовала себя как-то так, словно ничего своего у нее нет. Она сняла халат, надела блузку и юбку, просохший пот холодит кожу. Она садится на табурет в кухне, сложив руки на коленях, ждет. Слышны шаги на лестнице, скрежет ключа в замочной скважине, и Рикардо Рейс, войдя в переднюю, произносит радостно: Боже, да уж не в райский сад ли я попал! Лидия поднимается, улыбается польщенно, внезапно чувствуя себя счастливой, и тут же смутилась, ибо Рикардо Рейс надвигался на нее с распростертыми объятьями: Ай, не трогайте меня, я вся потная, я ухожу. Даже не думай, еще рано, выпьем чаю, я принес пирожных со взбитыми сливками, но сначала прими ванну, будешь лучше себя чувствовать. Да ну что вы, как можно, еще мыться у вас в доме, где это видано?! Здесь и видано, делай, что тебе говорят. Она больше не противилась да и не смогла бы, хоть и понимала, что поступает против всех приличий, но одной из лучших в ее жизни была минута, когда она открутила кран, разделась, медленно опустилась в горячую воду, блаженно вытянулась, наломавшись за день, в разнеживающей истоме ванны, когда взяла эту губку и это мыло, намылила и растерла все тело — икры и бедра, руки, живот, груди — зная, что за дверью ждет ее мужчина: а что он делает, о чем думает, а если войдет сюда, увидит меня, а я — голая, вот стыд-то, и, должно быть, от стыда так заколотилось сердце, от стыда или от томления, сейчас она выходит из ванны, прекрасно всякое тело, омываемое водой — это уже мысли Рикардо Рейса, который открывает дверь, и голая Лидия одной рукой прикрывает грудь, другой — низ живота: Не смотрите на меня! — впервые предстает она перед ним такой — Уходите, дайте мне одеться, и все это произносится тихо и боязливо, но он лишь улыбается, и в улыбке его — поровну нежности, желания, лукавства: Не надо одеваться, просто вытрись — и протягивает ей купальную простыню, окутывает им все ее тело и выходит, идет в спальню, раздевается, постель застелена свежим, приятно пахнущим бельем, и появляется Лидия, все еще прикрываясь простыней и прячась за ним, а это ведь не кисейный лоскуток, но, подойдя к кровати, она сбрасывает его, роняет на пол и отважно предстает во всей красе, сегодня ей не холодно: тело ее пылает изнутри и снаружи, сегодня дрожит Рикардо Рейс, с юношеским пылом бросающийся к ней, впервые за столь долгий срок оба они — голые, весна непременно когда-нибудь, пусть с промедлением, но придет. Соседка с первого, взгромоздясь на две друг на друга поставленные табуретки, рискуя сверзиться и покалечиться, побагровев от любопытства и волнения, с порочным блеском глаз пытается определить происхождение и природу звуков, доносящих сверху, проникающих с потолка — таковы эти женщины, так живут они и умирают, хочется знать, сеньор ли доктор развлекается со своей прислугой, или же она благопристойно переворачивает и выбивает матрасы, хотя второй вариант законной и исконной недоверчивостью отвергается. Полчаса спустя, когда Лидия покидает дом, соседка, не решаясь открыть дверь, ибо есть пределы всякому бесстыдству, довольствуется тем, что подсматривает в щелочку, зорким, как у кошки или ловчего сокола, оком ловя быстрый и легкий силуэт, окутанный, будто панцирем, мужским духом — именно такое действие производит на наше тело запах другого. А лежащий наверху, в своей постели Рикардо Рейс закрывает глаза и, ощущая в этот миг, помимо удовольствия, испытываемого насытившейся плотью, изысканное, хотя и предосудительное наслаждение от только что наступившего одиночества, перекатывается туда, где совсем недавно лежала Лидия — какой странный запах, издаваемый зверем неведомой породы, это их общий запах, не его и не ее, а их обоих, и тут нам, людям посторонним, самое время умолкнуть.