Мой лучший друг товарищ Сталин - Эдвард Радзинский

— Все выполним, Иосиф Виссарионович, — заторопился министр.

— Это выполнять не вам. А вы что же молчите, товарищ Эйзенштейн?

— Постараюсь, товарищ Сталин, — глухо прозвучал его голос.

— Уж постарайтесь, и очень постарайтесь, это в ваших интересах, поверьте, — мрачно отозвался Коба.

— Нужны будут средства, — заметил министр.

— О средствах не беспокойтесь. Средства, любые, на подобный фильм у нас есть.

Эйзенштейн был бледен. Соратники тоже не порозовели. Только сейчас мы начали понимать, что присутствуем при крутом повороте Истории. Коба не просто возвращал страх. В наглухо закупоренной стране он собирался беспощадно дорезать… И каждый из нас тогда подумал: кого?

Правда, Эйзенштейн Кобу обманул. Он, говоря образно, поспешил сбежать, то бишь вскоре умер.

«И дам им отроков в начальники…»

После ухода киношников Коба опять развеселился (вообще весь этот последний период у него были постоянные перепады настроения).

— А ну-ка, Андрей, сыграй нам что-нибудь пободрее. Лезгинку, что ли!

Жданову это, видно, было не впервой. Он заиграл легко, весело.

Коба вскочил. И медленно, важно перебирая ногами, начал изображать нечто, напоминавшее танец. При этом остальные члены ареопага (и я, конечно!) громко били в ладоши, стараясь попадать в такт музыки, и столь же дружно выкрикивали:

— Товарищ Сталин, какой же вы крепкий!

Настроение его переменилось так же внезапно. Он вдруг остановился и сказал мрачно:

— Нет, нет, я долго не проживу.

— Вы еще очень долго будете жить, вы нужны народу! — дружно кричали мы.

Но Коба покачал головой:

— Физиологические законы необратимы. — Он посмотрел на Вознесенского и Кузнецова. — А на хозяйстве останутся вместо меня они. Им принимать хозяйство…

Вознесенский и Кузнецов заулыбались… вместо того, чтобы облиться потом от страха.

— Ну как… готовы? — усмехнулся Коба.

Глупцы радостно закивали. Они плохо знали Кобу.

Берия улыбался. Он знал его хорошо.

После окончания этого нашего заседания Политбюро я отдал ему краткий конспект. Я хотел уходить, но он меня задержал.

— Видал, как обрадовалась наша молодежь? «Всегда готовы наши пионэры!» Помнишь Библию? Высшее наказание, которое придумал Бог, — каково оно?

Я молчал.

— Плохо учился, оттого не помнишь. «И дам им отроков в начальники, и дети будут господствовать над ними… и юноша будет нагло превозноситься над старцем…»

Я понял: они обречены.

С правом на убийство

Коба заходил по комнате, раскуривая трубку. Он начал рассуждать. Приступы старческой говорливости теперь стали у него частыми. Но в этот раз рассказывал интересно:

— Политик должен уметь обращаться с людьми. Да, люди легко обкатываются, как камешки в океане. Но это все разные камешки. Например, с Эйзенштейном, как со всеми интеллигентами, надо страхом. Они большие трусы… А с военными — или пулей или… лаской. Вот маршал Василевский, как сообщили мне осведомленные товарищи, терпеть меня не мог. Ну, если бы это происходило в мирное время… там понятно, что с ним делать. Но это были первые дни войны, когда подобных блестящих военачальников следовало особо ценить. Я попросил его дело. У него отец оказался сельским священником. Товарищ Василевский, как и положено партийцу, с отцом — служителем культа не общался, но конечно же очень страдал… все-таки отец. И вот я как-то вызываю товарища Василевского. В конце беседы вдруг ему говорю: «А вы мой должник». И пишу на бумаге серьезную сумму. Он вылупился, смотрит — не понимает. «Ну как же, говорю, жизнь сейчас трудная, идет война, и я вашему старику регулярно высылаю деньги будто бы от вас». И кладу перед ним квитанции о переводах. «Вы уж давайте, помогайте сами, не разоряйте меня… у меня ведь тоже семья». Василевский, клянусь, заплакал и стал весь мой. С тобой, Фудзи, я тоже часто бывал добр. Я ведь тебя хорошо знаю: с тобой или пулей или лаской… Кстати, Лаврентий… он очень не любит тебя… он понял, что перед арестом ты условился со своими агентами. Оттого они не шли ни с кем на контакт. Лаврентий предложил допросить тебя крепко, чтобы все выяснить. Но я сказал: «Фудзи боится только черта и меня. Если вы начнете его пытать, вам придется его убить… Потому что Фудзи — железный парень. А я не хочу его терять»… Короче, товарищ железный парень, точнее, железный старик, я вновь беру тебя к себе на работу.

Оказалось, пока я сидел, Коба провел реорганизацию разведки. До этого специальные службы разведки и диверсий были и в Министерстве обороны (ГРУ), и в Министерстве госбезопасности. Теперь их работой должен был руководить единый Комитет информации во главе с министром иностранных дел Молотовым. Таким образом, весь аппарат МИД так же становился легальной частью разведки.

Но одновременно были созданы два особых Бюро.

Бюро номер один — для операций террора и диверсий за границей. И Бюро номер два — для ликвидации нежелательных лиц внутри СССР. Оба Бюро официально подчинялись министру госбезопасности. Но в обоих секретнейших Бюро Коба создал особые сверхсекретные Подразделения Х, подчинявшиеся только ему и выполнявшие только его задания.

В этих Подразделениях Х служили всего по два десятка постоянных сотрудников плюс полсотни негласных, работавших под крышей МИД и различных учреждений.

В Подразделении Х числился отныне и я. Мы имели право устранять любых лиц как вне, так и внутри страны.

Я не знал, что делать, когда Коба объявил мне об этом. Я не хотел больше убивать. Но теперь опять был должен.

Я уходил, когда он спросил меня:

— Слыхал, какой идиот этот империалист?

Я с изумлением посмотрел на него.

— Не понял? Черчилль, — засмеялся Коба. — Человек Лаврентия в Штатах сообщил, что после речи в Фултоне Черчилль поперся на какой-то обед. Там была черная икра. Империалист, набрав ложку икры, сказал: «А знаете, дядюшка Джо присылал мне эту вкуснейшую штуку регулярно и помногу. Но теперь черта лысого получу хоть зернышко!» Товарищ Сталин велел посылать ему двойную порцию. Может, мудак поймет, как он нам помог своей речью!

Еще бы! Ведь именно после этой речи Коба задумал начать.

И опять началось!

Все эти годы… Они для меня сливаются в одно грандиозное, кровавое…

Поползли слухи об арестах все новых генералов из окружения Жукова. Взяли начальника его штаба. Об этом говорили шепотом военные. Но дальше случилось то, о чем шепотом заговорила вся страна. Исчезла любимица Жукова — знаменитая певица Русланова.