Земля Кузнецкая - Александр Волошин

Наметанным глазом, еще при монтаже хомяковского комбайна, Рогов видел слабые узлы его. Но основная мысль, воплощенная в оригинальных конструкциях, была захватывающе интересной. Ради того, чтобы эта мысль окончательно определилась, стоило не спать ночей, как маркшейдер, неистово работать.

Они теперь стояли в конвейерном штреке у приводного мотора. Слесарь что-то подкручивал, позванивая инструментом.

— Павел Гордеевич! Начали! — кричит Хомяков.

Вот он и сам, выпачканный, помятый, несчастный и счастливый, живущий каждым ударом сердца, — маленький старичок с молодой мыслью.

Не говоря ни слова, Рогов медленным движением заправил маркшейдеру галстук-«селедочку», выбившийся из-под синего комбинезона. Герасим Петрович на секунду прижался лбом к плечу инженера и что-то сказал неразборчивое — «боюсь» как будто.

Еще раз все осмотрели. Рогов распорядился, чтобы все, включая забойщиков, вышли в конвейерный штрек. В лаве они остались вдвоем с Хомяковым. У пускателя дежурил Филенков.

— Пожалуйста, осторожно! — простонал ему Герасим Петрович и виновато глянул на Рогова. Тот поднял лампочку: сигнал приготовиться.

— Тронулись!

Поворот рукоятки… В конвейерном коротко охнул и слабо запел мотор. Рогов затаил дыхание. Еще мгновение — и узкая транспортерная лента бесшумно тронулась вдоль забоя. Еще поворот рукоятки… Запел второй, более мощный мотор. И тогда черную тишину лавы изорвал сухой скрежет. Челнок работал! Металлические пилы, вонзаясь конусными зубьями в пласт, крошили его, подсекали. Вот на транспортерной ленте появился тонкий слой мелкого угольного крошева… Слой увеличивается. Он вспухает, как весенний поток. Спотыкаясь, из штрека бегут люди, кто-то неистово машет лампочкой, кто-то кричит упоенно:

— Поше-ел!

А в лаве скрежещет бар и по-комариному поют моторы.

Оглянувшись на мгновение, Рогов видит, что маркшейдер с остановившимися глазами сидит спиной к стойке, за стариковское сердце держится. Хотел вернуться к нему, но в этот момент на челноке что-то стеклянно хрустнуло, моторы взвыли на холостом ходу, и замолкли.

Вместе с Филенковым и механиком Рогов тщательно осмотрел место аварии. Оказалось, не выдержали динамического напряжения две металлические петли, к которым крепится режущая часть. И не расчет подвел, нет, — просто на заводе небрежно подобрали материал.

Рогов вдруг сел прямо на транспортер, посветил на Филенкова и глуховато, взволнованно сказал:

— Федор Лукич… садитесь… Зовите сюда Бондарчука, Хомякова… Быстрее!

А когда подошли остальные, он, категорическим жестом подтверждая слова, сказал:

— Машина, товарищи, родилась!

— Ах, Павел Гордеевич! — Хомяков почти всхлипнул. — Роды не состоялись…

— Не говорите чепухи! — остановил Рогов маркшейдера. — Не вам жаловаться, не нам слушать. Машина есть, но толку мало. И не в аварии дело. Смотрите! — он быстро встал и пощупал лучом лампочки стенку забоя. — Смотрите: всего три захода сделал челнок, еще три, и… мы должны были бы остановить комбайн. Уже пришлось бы крепить кровлю. В таком случае коэфициент полезного действия комбайна будет равен всего десяти-пятнадцати процентам. Понимаете, крепь будет держать машину, как тяжелые кандалы. К черту крепь, к черту эти кандалы! Вы же знаете, что управлением кровлей в угольной промышленности заняты тысячи людей. А эти тысячи шахтеров буквально завтра могут освоить, поднять к жизни целый угольный район. Значит, к черту крепь!

— А дальше? — Филенков часто дышал в лицо начальнику шахты. — Дальше?

— Дальше? — лицо Рогова в сумерках забоя стало вдруг добрым, мечтательным. — А дальше — пусть комбайн Герасима Петровича шагает на собственном передвижном секционном креплении! Принцип гидравлики! Слышите? Но все равно, Герасим Петрович, на завтрашнем нашем празднике вы будете самым дорогим гостем. Земным поклоном отблагодарят вас шахтеры!

— Тогда так! — Филенков необычайно легко вскочил и нетерпеливо потянул за собой Хомякова: — Герасим Петрович, Павел Гордеевич, пошли в контор1.! Сейчас же сделаем предварительные расчеты. Скорее!

Рогов остался не надолго в лаве. Нужно было распорядиться демонтажем комбайна. Здесь его и нашел Данилов.

— Что уж это такое, я прямо не знаю, — заворчал Степан. — Который час, а его все нет. Звоню на шахту, говорят — приехал, но куда делся — неизвестно. А она утром наказала, под мою личную ответственность: «Как, говорит, вернется, в первую же минуту вручи ему, Степан, это письмо».

— Кто? Кто? — перебил испуганно Рогов.

— Как кто? — удивился Степан. — Валя, конечно. Это она, когда в Таштагол поехала, наказала мне: «В первую же, говорит, минуту вручи!» А тут уже не только минута, часы прошли. — Степан вздохнул: — Вообще, неорганизованность у вас с ней сплошная. Я уж и то просил ее, чтобы она прибрала тебя; Павел Гордеевич, к рукам.

А Рогов смеялся, сначала тихо, потом громче и наконец не выдержал, прижал Данилова к себе так, что у того кости заныли, дыхание остановилось.

— Степа! — торопливо разрывая конверт, Рогов присел на обрубок стойки. — Степа, ты даже и подумать не можешь, какая она у меня! Слышишь?

С минуту он читал письмо, потом резко убрал его из-под луча лампочки, поглядел на Данилова и снова с первой строки стал читать. Прошло еще две-три минуты. Степан не вытерпел, посветил в лицо инженеру и тут же отдернул лампочку в сторону: глаза у Рогова были плотно закрыты.

Степан хотел присесть рядом, хотел спросить осторожно: «Павел Гордеевич, родной, что случилось?», но вместо этого тронул товарища за плечи и позвал:

— Пойдем, Павел Гордеевич, отдохнешь. Голос у Рогова оказался твердым, когда он откликнулся:

— Нет, Степа, ты иди один, а я загляну на уклон. Потом через горку тронусь… С весной побеседую. Иди, Степа.

ГЛАВА ХLII

Аннушка круто отвернулась, задев косами Николая. Он боязливо заглянул ей через плечо, увидел быстрый взмах ресниц, дрогнувшую пухлую губу и на минуту отошел к окну. Постоял, пошевелил плечами и вдруг сделал вольт на одной ноге: «Тра-та-там!» Подбежал к жене, крутнул ее вокруг себя и упал на колени.

— Аня!

Она клонила, клонила голову к нему и, когда коснулась губами его теплого уха, шепнула:

— Страшно… Я хочу, чтобы он был такой же, как ты!

Ребенок! Вот что придет в их жизнь! Кто это будет? Сын? А то как же! И все узнают, все будут знать, что у них сын! Сынище!

— Аннушка, в день его рождения… Она зажала ему рот ладонью.

— Сумасшедший, еще до рождения, знаешь, сколько?

— А когда же, когда?

Он пристал и пристал: и когда, и что, и как… На шахту шли, взявшись за руки, чуть не на каждом шагу нечаянно встречались взглядами.

— Ты что?

— А ты?

— Ветер такой, хоть лети!

Она погрозила:

— Лети, только домой возвращайся пораньше.

Расстались уже у железного виадука. Аннушка стала подниматься по извилистой тропке в гору, к уклону, где на высоком пирамидальном копре полоскалось красное полотнище флага. Оглянулась на шахту — и там флаги, транспаранты; свежий ветер донес мелодию из репродуктора. «Капитальная» готовилась к своему большому празднику.

На самой горе, не доходя до уклона, остановилась. Горы и горы, желтоватые, в зеленых пятнах, без конца и края горы, накрытые синим небом. У самого горизонта клубятся бело-розовые громады облаков, неподвижные, величественные. Земля кузнецкая, какие ласковые ветры летят над тобой в весеннюю пору, каким обилием первозданных красок цветут твои просторы!

Опустив руки ладонями вниз, словно опираясь ими на всю землю, Аннушка закрыла глаза. И вот уже несет ее ветер, несет, качает… Хорошо жить! Хорошо! Пусть скорее приходит в этот мир ее большой, умный сын!

— Или больна, Анна Максимовна?..

От неожиданности вздрогнула и тут же рассмеялась. Это старший Вощин. Подошел неслышно и смотрит ласково из-под широченных ржаных бровей.

— А почему вы подумали, Афанасий Петрович?

— Гляжу — стоит девка одна и зажмурилась. Чего же хорошего?

— Нет, Афанасий Петрович, это я так… Пе-еть хочется!

— Петь? — старик не удивился. — Какие вы нынче все песенные. Куда путь держишь?

Аннушка показала на далекую седловину.

— На уклон, Афанасий Петрович.

— Гм… — Вощин усмехнулся. — Я бы тебе посоветовал оставить уклон. С часу на час должны прокопчане приехать. Хорошо бы организовать встречу, не митинг, конечно, — это завтра, а просто чтоб народу побольше было: пусть полюбуются, как знамя на шахту возвращается. А?

— Знамя? — Аннушка даже руки к груди прижала. — Как же мне Бондарчук не сказал? Афанасий Петрович… Я бегу!

Обязанности связных исправно выполняли Санька Лукин и Митенька. Черепанов призвал их к этой беспокойной должности, как только доктор Ткаченко, осмотрев его, отрицательно покачал головой.