Сладкий перец, горький мед - Татьяна Туринская

Однако ледяное равнодушие вскоре исчезло… Пожалуй, уж лучше бы Дрибница и дальше продолжал игнорировать жену. Но изменения опять произошли как-то вдруг, абсолютно без повода. Придя домой в неурочное время, Володя в холле схватил Таню за локоть и поволок ее в спальню. Схватил больно и совсем неучтиво, как преступницу. Еще не понимая причины его гнева, Таня пыталась вырваться из тисков, но Дрибница держал крепко, приподняв руку до высоты своего плеча. Таня тоже была не маленького росточка, но не настолько, чтобы этот трюк не причинил ей дополнительных страданий. Приходилось бежать практически на цыпочках, без конца подталкиваемой в спину вмиг лишившимся всяческого обаяния супругом.

В спальне, даже не закрыв за собою двери, Дрибница с размаху ударил Таню по лицу:

— Шлюха! Сколько их у тебя было? Скольких кобелей ты обслуживала за вечер?

Потрясенная Таня отлетела назад и, стукнувшись о прикроватную тумбу, уселась прямо на пол, спиной к кровати. Дрибница подлетел, больно схватил ее за плечи и стал трясти, вытряхивая душу:

— Мразь, тварь, шлюха беспутная! Сколько их было? Говори, сука! Сколько мужиков тебя имели?! Подстилка дешевая, тварь, гадина…

Все перемешалось в воспаленном, обожженном ревностью Вовином мозгу — он уже не понимал, кто перед ним — грязная ли подстилка Любка, или его ненаглядная девочка с глазами цвета осоки. Две женщины, которых он знал в своей жизни, слились воедино. Теперь это была одна женщина. Продажная, грязная, омерзительная в своей доступности. И с до безобразия похотливыми, лживыми глазами цвета осоки.

… Избиения стали регулярны. Правда, по лицу Дрибница старался бить раскрытой ладонью, чтобы не оставлять синяков — шлюха, не шлюха, а положение обязывало периодически посещать некоторые мероприятия вместе с супругой. Зато руки-ноги, все Танино тело частенько оказывалось покрыто синяками. Никакие объяснения и заверения в верности не принимались — Дрибница твердо уверовал в ее продажную сущность и на прощение Тане рассчитывать теперь не приходилось.

После первого избиения Таня попыталась было встать в позу, как когда-то с Патычем: "Я никому и никогда не позволю поднимать на меня руку". Да только Дрибнице теперь было на все наплевать — он уже перешагнул тот рубеж, сжег мосты, по которым можно было бы вернуться к прежним отношениям.

Пробовала Таня и по-хорошему, пыталась растрогать разгневанного супруга лаской и признаниями в любви. Но это, казалось, распаляло его еще больше, ревность затуманивала его разум:

— Ах ты, тварь! Оказывается, ты очень даже умеешь говорить о любви. Да-а, опыт великое дело! И скольким кобелям ты говорила эти слова? Шлюха подзаборная! И как тебе платили? На жизнь хватало? Может, ты еще и маменьке своей помогала материально?

Справедливости ради следует признать, что избивал Дрибница супругу не так уж часто — лишь тогда, когда ревность в буквальном смысле слова доводила его до безумия. Куда как чаще он просто старался не обращать на лживую супругу внимания, абсолютно игнорируя ее. Познав настоящий вкус физической любви, уже не мог, как раньше, довольствоваться близостью два-три раза в месяц. Секс по-прежнему занимал в их семейной жизни довольно много места, но уже не был столь приятным во всех отношениях. Вова вспомнил скотский секс, и именно им наказывал неверную, как он считал, супругу. Казалось, он находил какое-то дикое удовольствие в том, чтобы после ужина, прямо в столовой, едва ли не на обеденном столе похотливо поиметь жену, как бессловесную скотину. Ее слезы и мольбы, казалось, лишь еще больше возбуждали его. Сначала Таня надеялась, что во время близости сумеет заставить его забыть глупую, беспочвенную ревность. Она старалась, ластилась к извергу, показывая, что любит его, что никто кроме него ей не нужен. Но почему-то это только распаляло его гнев еще больше, он воспринимал ее ласки, как подтверждение своих догадок, и, покончив с сексом, вновь принимался за оскорбления.

Ирония судьбы — то, от чего она упорно убегала, чего так боялась, чего не смогла простить в свое время Лешке, тем самым отказавшись стать счастливой с ним, теперь стало частью ее жизни. Она несколько лет мстила Лешке за те две пощечины, мучила его, прежде чем простила и подарила ему себя. Теперь же Дрибница, всю жизнь ходивший перед ней на задних лапках, боявшийся даже прикоснуться к ней, исполнявший с лету все ее капризы и приказания, превратился в безумного ревнивца и истязателя. Тот, который молился на нее, теперь частенько выворачивал ее губы, проверяя на наличие синяков от поцелуев (он до сих пор полагал, что целовать женщину нужно так, чтобы непременно оставались следы, как подтверждение истиной любви!), и, не обнаружив их, все равно избивал, на ходу выдумывая причину, оправдывая побои:

— Что, сука, сегодня не удалось перепихнуться на стороне?! Или просто не целовалась? Что так, ему противно целовать твои грязные, продажные губы? Шлюха, подлая тварь…

После нескольких месяцев истязаний Таня не выдержала. После очередного избиения она сказала:

— Вова, я вижу, ты не намерен прощать мне ошибку молодости…

Дрибница поправил злобно:

— Не ошибку, а ошибки. Не надо скромничать…

— Говори, что угодно. Я все равно знаю лучше. Давай разводиться, Вова, при таком раскладе продолжать совместную жизнь бессмысленно…

— Сссссука ты, сука, — возмущенно протянул Дрибница. — Ах ты ж тварь подлая, шлюха неисправимая. Об одном только и думаешь, как бы к кобелям своим вернуться. Я тебе устрою развод! Ты мне заикнись еще раз об этом, я тебя, суку, собственными руками придушу. И найдут твое растерзанное тело в ближайшей речке-вонючке.

Таня потерла ушибленное бедро, выбрала самый примирительный тон:

— Вова, я последний раз прошу — давай разберемся спокойно. Не было у меня никого и ничего, нет у тебя повода ревновать. Это болезнь, Вова, тебе лечиться надо.

— Я тебя сейчас сам вылечу! — очередная затрещина в челюсть отбросила Таню к стене и отбила какое-либо желание договариваться с мерзавцем.

— Ладно, Вова, ты сильный, куда мне с тобой тягаться. Только придет мое время, обязательно придет. И тогда, Дрибница, берегись! Я отомщу тебе. Я отомщу за каждый свой синяк, за каждую пощечину. И потом не спрашивай за что. Я отомщу тебе…

Неоднократно Таня обращалась за помощью к подругам, к матери. Демонстрировала при встрече синяки, в цвете живописала все издевательства над собой, беспричинные вспышки гнева мужа. Просила помочь ей сбежать от сбесившегося Дрибницы, или хотя бы вызвать милицию, или посодействовать как-то иначе. Однако ответом ей было либо молчание, либо бесполезные отговорки, что мол, все скоро пройдет, он одумается, и все снова будет замечательно. Истинная причина отказа в помощи не указывалась, однако Таня знала — и мать, и Луиза очень сильно зависят от Дрибницы в финансовом плане, а потому пойти против него для них означает навредить самим себе. Сима же жить не может без Худого, а, стало быть, точно также не может помочь Тане, дабы не разозлить любимого.