Магистр Ян - Милош Кратохвил

Сознание вернуло узника в мир, ограниченный клеткой тюремного застенка.

С утра лихорадка сушила глаза и губы. Адские боли в животе еще более обострились. Они щемили сердце и захватывали дыхание. Судороги сводили ноги. Желая преодолеть мучения, магистр крепился изо всех сил. «Муки, муки, вы хотите сломить меня, а я сильнее вас, не поддамся… Я здоров, непреклонен, цел — вы не одолеете меня. Да, я жив, я еще не скоро умру…»

В темницу вошел тюремщик Роберт с миской в руках и поздоровался с магистром. Роберт не заметил никакой перемены в голосе узника; попросил его выйти из клетки в камеру. Только теперь тюремщик увидел, что магистр с трудом стоит на ногах. Уже при первом шаге Гус пошатнулся. Роберт в самый последний миг поставил миску с едой на пол и ловко подхватил ослабевшего магистра. Держа его под руку, тюремщик заметил, как сильно дрожит узник. Когда Гус вышел из клетки в камеру, свет упал на его лицо, — желтая кожа с красными пятнами на обрюзгших скулах и около глаз сильно испугала Роберта.

Гус опустился на грубую скамью и спросил:

— Ну, Роберт, когда у тебя свадьба?

Тюремщик широко улыбнулся, — его лицо стало круглым, как луна. Но он быстро опомнился. Ему стало стыдно за себя: не смог скрыть своей радости перед узником.

— Недели через две, магистр… — ответил он.

— Я обещал тебе, дружок, написать маленький трактат о браке, — сказал хриплым голосом Гус. — Я обязательно напишу его. Только… как только смогу… А эту еду — будь любезен — унеси.

На глазах тюремщика выступили слёзы: «Боже мой, вот это человек! Сам дышит на ладан, а думает о других!» Он хотел было спросить узника, не надо ли ему чего-нибудь, но не решился. Взял миску и пошел. На пороге он обернулся и еще раз посмотрел на узника. Гус сидел неподвижно, прислонившись спиной к холодной стене и закрыв глаза.

«Магистр уже не жилец на этом свете. Господи, смилуйся над ним!» — перекрестился тюремщик.

Гус очнулся не сразу. Хотя боли сильно отвлекали его внимание, он не переставал думать о том, что волновало его с первого дня ареста. Когда воюешь, постоянно смотри вперед. Напрасно оглядываться и рассуждать, что и зачем привело тебя сюда. Он всё учел и взвесил уже тогда, когда выступил против индульгенций. Остальное только следствие или следствие следствия. Это хлам прошлого. Всё, что сохранилось, находится здесь, вокруг него, внутри этих стен, за дверями с тяжелыми запорами, в кандалах. А впереди? Вот уже около месяца, как он арестован. Скоро Сигизмунд прибудет в Констанц. Может быть, он уже приехал. Пан Ян из Хлума и другие не преминут обратиться к нему. Здесь — его охранная грамота. Впрочем, какая она там охранная, — жалкий клочок пергамента. Сигизмунд должен обеспечить магистру возможность выступить на соборе. Друзья передали Гусу, что уже послали сообщение в Чехию. Оттуда тоже будут наседать на Сигизмунда. А король Вацлав? На него нечего надеяться. Может помочь королева София, слушательница проповедей Гуса в Вифлееме. Помогут магистру пражане, паны Чехии и Моравии. Только бы они напрасно не распыляли свои силы из-за его освобождения! Пусть друзья настаивают на одном-единственном, главном требовании: свободно выступать на заседаниях собора. То, что он хочет сказать там, значительнее его жизни! Наверное, они понимают это. Опасения за его жизнь не должны никого сбить с толку. Он писал об этом почти во всех письмах, — тюремщик Роберт передавал их тайком его друзьям, а те отправляли на родину.

В этот момент послышались какие-то шаги. Гус открыл глаза и увидел перед собой нескольких мужчин. Все они были одеты в платье священников. Он сумел разглядеть только тех, кто стоял впереди. Через оконную решетку проникало очень мало света, его не хватало даже для этой камеры. Насколько можно было судить, и, нему вошли посторонние люди.

Гус сдвинул брови, силясь понять, кто они и как попали сюда. По-видимому, они вошли в камеру тогда, когда адские боли во всем теле помутили его сознание. Может быть, эти люди пришли сообщить ответ на его прошение. Но почему их так много?

Перед одним из них, у окна, стражник поставил небольшой столик. Священник разложил на нем бумагу и отточил гусиное перо. Гус следил за каждым движением… Если бы не шум в голове, он, наверное, сообразил бы, в чем дело. Почему они молчат? Медленно, с трудом, узник избавлялся от гнетущего горячечного бреда.

Фигуры стали более отчетливыми. Лучше других он видел ближайшую — высокого, тощего старика. Кожа на лице этого человека, обтягивавшая скулы, походила на старый пергамент. Поверх платья священника старик накинул длинный, свободный плащ, — так духовные лица скрывают от мирян свой сан. Все остальные стояли на почтительном расстоянии от него и молчали.

Вдруг пергаментное лицо зашевелилось, и под орлиным носом раскрылась щель рта:

— Наши весьма снисходительные прелаты уже дважды присылали тебе формулу отречения. По ней ты должен был отказаться от своей ереси. Ты же оба раза не пожелал сделать это. Сегодня мы предлагаем тебе третий и последний раз. Отвечай: отрекаешься?

На Гуса подействовали не столько слова старца, сколько его голос. Этот голос напомнил ему чем-то острую боль в боку. Гус плохо понимал старика, говорившего что-то повелительным голосом. О смысле его слов магистр догадывался по тому, как шевелились тонкие губы. Губы старика то сближались, то расходились, как лезвия двух ножей, над губами висел узкий орлиный нос, а от его верхней части бежали в обе стороны седые пучки бровей, образуя углы, как у филина. Под ними прятались блеклые ледяные глаза.

Этот человек с тощим лицом казался магистру хищником, готовым растерзать свою жертву. Его глаза стремились проникнуть в самое сердце. От их взгляда нужно избавляться так же, как от болей, которые мучили магистра утром. Глаза Гуса спокойно встретили уставившиеся на него злые глаза, — взгляд священника ослабел где-то на полпути. Теперь он уже не проникнет и не овладеет его существом.

Магистр спокойно ответил:

— Я прибыл сюда не отрекаться. Если я заблуждаюсь, покажите мои ошибки и разубедите меня.

Старик сухо сказал:

— Тогда ты ответишь нам на все вопросы, которые мы сейчас зададим тебе.

Допрос! Гус напряг все силы, стремясь преодолеть шум в ушах и полуобморочное состояние. Магистр хотел понять, что происходит вокруг него. Если он согласится на допрос, то признает законность их желания судить его и подчинится ему. А этого допускать нельзя.

— Вы не имеете права судить меня! — ответил магистр.

Хотя эти слова были произнесены слабым, еле слышным голосом, однако они подействовали на слушателей сильнее, чем любой крик.

Прелаты задвигались и зашумели. Они сгрудились вокруг магистра. Широкие, одутловатые, тощие и хищные лица прелатов в монашеских капюшонах и шапочках смешались в один большой клубок — клубок злобно шипящих голов со слюнявыми, бледными, тонкими губами, ярко сверкающими и грозно открывающимися глазами.

Прелаты ждали ответа Гуса.

Магистр сказал:

— Допрашивают обвиняемых на суде. Я же прибыл в Констанц по доброй воле и собираюсь изложить свои взгляды, свое учение собору. Собору и никому другому.

Прелаты чуть было снова не заорали на магистра. Старец подал им знак, чтобы они молчали. Прелаты повиновались, но глаза их горели ненавистью.

— После твоего ареста тебе вручили смертный приговор. Если ты откажешься отвечать, мы немедленно приведем его в исполнение. Тебе незачем ссылаться на охранную грамоту римского короля. Мы можем покончить с тобой раньше, чем об этом узнает Сигизмунд!

В глазах старца появилась еле заметная усмешка. О, он прекрасно знает, чтó важнее всего для Гуса. Старец угрожает магистру не смертью, а гораздо бóльшим — замалчиванием.

Гус больше уже не колебался и высказал то, что он думал:

— Вы собираетесь судить меня, не предъявляя мне никакого обвинения. Вы не имеете права допрашивать человека, которого не вызывали в суд.

— Довольно и того, что тебя дважды вызывали на суд — к пражскому епископу и к папе в Рим, — холодно ответил старец. — Тогда судьи не могли разобраться в твоем деле по твоей же вине: ты не являлся в суд. Поскольку ты прибыл на собор, мы можем довести твое дело до конца… — (Сзади кто-то хихикнул.) — Будешь отвечать на наши вопросы?

Гус поднял голову:

— Буду… Я должен дожить до суда. Спрашивайте!

Старик облегченно вздохнул, отвел взгляд от узника и движением руки подал знак своим спутникам. Те быстро заняли места, а он опустился на скамью.

Священник, присевший к столику, сообщил, что он готов записывать. Допрос начался. Придвинувшись к узнику, прелаты попеременно задавали ему вопросы, часто переспрашивая, желая подловить его, когда он уклонится от ответа. Один допрашивающий помогал своим вопросом другому, загоняя магистра в ловушку нового мучителя.