От «Барбароссы» до «Терминала»: Взгляд с Запада - Базиль Гарт

В свете имевшихся ранее у Гитлера колебаний можно предположить, что, дав согласие на проведение операции «Цитадель», фюрер руководствовался не только тактическими соображениями, но, каковы были его более широкие мотивы, точных сведений нет. Генерал Варлимонт, в частности, считает, что Цейтцлер умело использовал патологическое предубеждение Гитлера против отвода войск, доказывая, что альтернативой этому является наступление. Доводы Йодля о назревающих угрозах в Средиземноморье и слухи о шатком положении Муссолини делали настоятельно необходимым предотвратить наступление русских на южном фланге и их продвижение к Балканам. Несомненно, сказался также гипнотический эффект, который оказывает перспектива крупной битвы на всех, связанных с ее планированием. Немецкие генералы указывали — и вполне обоснованно, — что им всегда удавалось добиться прорыва оборонительных позиций русских с первого удара; трудности начинались потом, когда ударная мощь танковых клиньев распылялась в безбрежных полях и степях России. На этот раз немцы ставили перед собой ограниченную цель — два танковых клина, две бронированные клешни должны были с боями пройти менее 60 километров каждый. Безусловно, это было по плечу войскам, которые в предыдущих кампаниях одним махом совершали бросок на сотни километров. Огневая мощь и мобильность атакующих сил были более высокими, чем в 1941–1942 годах, концентрация войск более плотной, цели несравнимо менее амбициозные. Разве дело не обстояло а таким образом, что ни одна армия в мире не могла выдержать первый удар вермахта в крупной наступательной операции?

Несомненно, по любым критериям — иным, чем советские армии, — в своем окончательном виде изготовившаяся к броску немецкая группировка в последние дни июня 1943 года выглядела исключительно грозной. За счет безжалостного оголения других участков Восточного фронта число танковых дивизий было доведено до 17. 9-я армия Моделя имела в своем составе не менее трех танковых корпусов (семь танковых и моторизованных дивизий) и двух пехотных. На южном фланге Курской дуги 4-я танковая армия Гота представляла собой наиболее мощное танковое соединение, когда-либо находившееся под командованием одного командира в немецких сухопутных войсках.[171] В полосе наступления его армии, которую с флангов поддерживали три пехотных корпуса, плечом к плечу наступали 3-я танковая, «Великая Германия», 11-я танковая, дивизии СС «Адольф Гитлер», «Рейх», «Мертвая голова», 6, 19, 7-я танковые дивизии — девять лучших дивизий вермахта на фронте шириной 45 километров![172]

В последние дни перед наступлением странное чувство — не столько уверенность, сколько фатализм — охватило немецких танкистов: если эта сила, эта гигантская армада танков, штурмовых орудий, бронетранспортеров и артиллерии не сможет сломить русских, тогда ничто не сломит их.[173] Педантично следуя инструкциям о соблюдении строжайшей секретности и не ведая о том что советская разведка полностью осведомлена о готовящемся наступлении, немецкие офицеры-танкисты сменили свои черные мундиры прежде, чем отправиться на передовую линию фронта для последней рекогносцировки. Изучая в бинокли позиции противника, они видели «простиравшуюся во все стороны равнину с многочисленными долинами, небольшими рощами, разбросанными там и сям деревнями с избами под соломенными крышами, речками и ручьями, из которых река Пена струила свои быстрые воды меж крутых берегов. К северу местность становилась выше, что благоприятствовало обороняющимся. Обширные поля густой и высокой пшеницы затрудняли наблюдение».

Таким было поле боя, где вермахт предпримет свое последнее крупное наступление на Восточном фронте, где произойдет величайшая танковая битва в истории человечества и одно из самых важных и ожесточенных сражений второй мировой войны.

* * *

2 июля Ставка Верховного Главнокомандования направила на фронты телеграммы, предупреждавшие о том, что немцы могут перейти в наступление в период 3–6 июля, а в ночь на 4 июля перебежчик-чех из саперного батальона 52-го армейского корпуса рассказал, что всем немецким солдатам роздан сухой паек на пять дней и дополнительные порции шнапса. Рассудив, что в ближайшие часы немцы перейдут в наступление, командующий Воронежским фронтом Н. Ф. Ватутин на рассвете 5 июля, следуя намеченному плану, отдал приказ артиллеристам открыть упреждающий огонь по немецким передовым позициям и местам сосредоточения войск. Интенсивная артиллерийская контрподготовка длилась около получаса,[174] но артиллерия противотанковых районов, подчиняясь приказам, огня не открывала. Пока немецкие солдаты укрывались в своих блиндажах и окопах от смертоносного шквала советских снарядов и мин, им зачитали личное воззвание фюрера:

«Солдаты рейха!

Сегодня вы начинаете великое наступление, которое может оказать решающее влияние на исход войны в целом.

С вашей победой сильнее, чем прежде, укрепится убеждение в тщетности любого сопротивления немецким вооруженным силам».

Любопытное отсутствие изобретательности и гибкости, весьма типичное для военного мышления немцев, которое нашло свое отражение в шаблонном тактическом планировании операции «Цитадель», вскоре проявилось и в ее осуществлении. Старая формула «блицкрига» — налет пикирующих бомбардировщиков, короткая интенсивная артподготовка, массированный танковый удар при поддержке пехоты — вновь была принята без должного учета изменившихся условий, за исключением разве что простого арифметического увеличения мощи составных компонентов атаки.

В 6.00 немецкие танки — около 2000 в первой волне, — лязгая гусеницами, выползли из своих укрытий и сухих балок и медленно, с закрытыми люками двинулись вперед через желтовато-зеленые пшеничные поля ложбины Северского Донца.

«Мы двигались вперед, а вокруг нас от огня русской артиллерии дыбом вставала земля, — писал радист “тигра”. — Иван, с присущей ему хитростью, не открывал огня в предшествовавшие недели и даже нынешним утром, когда наши орудия обрушили на него град снарядов. Но сейчас весь фронт опоясывали вспышки выстрелов. Казалось, что мы вползаем в огненное кольцо. Четыре раза наш отважный “Росинант” содрогался от прямых попаданий, и мы благодарили судьбу за прочность добротной крупповской стали».

Немцы начали наступление при фактическом равенстве в танках с русскими (хотя ни один немецкий отчет о Курской битве не признает этого) и определенном качественном преимуществе в тяжелых и средних «тиграх» и «пантерах»,[175] но по числу орудий, весу залпа и управлению огнем артиллерия русских была несравнимо сильнее немецкой. Имевшиеся в распоряжении Манштейна артиллерийские орудия не смогли разрушить оборонительные позиции русских или расчистить проходы через минные поля. В результате многие танки подорвались на минах на подступах к русским позициям и вскоре остались позади наступавшей немецкой пехоты. Экипажи танков получили строгие инструкции: «Ни при каких обстоятельствах не останавливать танк для оказания помощи поврежденным машинам. Техническая помощь является обязанностью только инженерных частей. Командиры танков должны продолжать наступление, пока танк не утратил мобильность. В случаях утраты танком подвижности, но при сохранении боеспособности орудия (например, технической поломки или повреждения гусеницы) экипаж должен продолжать вести огонь из неподвижного танка».

Этот приказ, по существу, обрекал на смерть экипаж поврежденного танка, так как многочисленные советские орудия могли расстрелять остановившийся танк за считанные минуты после подрыва его на мине. У русских были также специальные группы истребителей танков, укрытые в узких щелях посреди минных полей, которые особенно успешно действовали на северном фасе Курской дуги против бронетанковых войск генерала Моделя. Немцы избрали тактику наступления несколькими танковыми клиньями — «панцеркейле». На острие клина двигались «тигры», а за ними ползли средние танки «пантеры» и Т-IV. Вооруженные карабинами, автоматами и гранатами группы гренадеров наступали позади танков, а остальные пехотинцы с пулеметами и минометами следовали за ними в бронетранспортерах у основания клина. Подобная тактика означала отказ от традиционного принципа использования танковой армии как меча для нанесения глубокого удара на узком участке фронта с выходом в тыл противника. Теперь меч заменили боевым топором, которым намечалось взломать оборону противника на широком фронте. Немцы были вынуждены прибегнуть к этой новой тактике ввиду упорства, с которым советские войска обычно удерживали позиции по обе стороны прорыва, препятствуя его расширению, и значительно возросшей к лету 1943 года огневой мощи Красной Армии, что делало самостоятельные операции танковых дивизий весьма опасными — по крайней мере на ранних стадиях сражения.