Приключения сионского мудреца - Саша Саин

А тем временем я не только «спасал изобретателей», но и прочёл все пособия для поступающих в ВУЗы. И наконец, с дрожью в руках, подал свои документы в приёмную комиссию мединститута! Отец отправился со мной на первый экзамен, по биологии, за меня «болеть». Первое августа 1969 года — я, волнуясь, зашёл в комнату, где за тремя столами сидели экзаменаторы, а на четвёртом лежали билеты, и за этим столом сидела старушка — зав. кафедрой биологии — профессор Буренкова. Её «био-зоологическую» фамилию я узнал позже. В билете были вопросы по ботанике, зоологии, анатомии и физиологии человека, и шестой вопрос — по общей биологии и генетике. У меня это был вопрос о рибонуклеиновых кислотах. Так как этот вопрос я знал хорошо, то стал обдумывать вопросы по ботанике и зоологии. Тычинки и пестики, а также зверушки, могли стать проблемой, если ты не понравишься экзаменатору. И он сосредоточит всё своё внимание именно на пестиках, тычинках, а в моём случае — ещё и на кенгуру. И точно — ему захотелось непременно до миллиметра узнать размер детёныша этого кенгуру. И как я не гадал, он с довольным видом твердил: «Нет, нет и нет!». А за соседним экзаменационным столом громко рыдала девушка лет 17–18 — ей хотели поставить двойку, а она, молодец, всё-таки выплакала себе тройку. «Вот мне бы её умение!» — подумал я. «Ну, так что будем делать с кенгуру? — ехидно и злорадно спросил у меня экзаменатор — доцент кафедры биологии, кандидат биологических наук Мерзаков. Его не биологическую, а звериную фамилию я тоже узнал потом. — Ладно, давайте последний вопрос», — произнёс он с таким видом, что я понял его так: предыдущий вы не ответили, постараемся, чтобы также «успешно» не ответили и на последний. Но это был мой любимый вопрос — генетика, о которой я прочитал не только учебники, пособия, но и много другой литературы, и меня понесло! Начал с истории: от Грегора Менделя, чья фамилия была ещё так нелюбима в Советском Союзе, до Вавилова и наших дней. По-видимому, экзаменаторы заметили, что я так долго отвечаю, возможно, ещё из-за моей неблагозвучной фамилии, которая для Буренковой оказалась интересной. Такую же фамилию имел лауреат Нобелевской премии из Германии. И ещё то, что старший инженер? Буренкова подошла полюбопытствовать, спросив у своего доцента: «Как он отвечает?». — «У него, — ухмыльнулся доцент, — из-за деревьев леса не видно». — «Да? — разочарованно произнесла Буренкова. — Ну, хорошо, расскажите, как происходит биосинтез белка?» — решила она сама разобраться. Всего лишь рассказать о биосинтезе белка! Это значит, всю генетику практически! И меня вновь «понесло в лес» — рассказывать с мельчайшими подробностями: про цепи ДНК, аминокислоты, транспортную РНК.

Буренкова меня прервала, подчёркнуто громко произнеся — «отлично», и добавила: «Буду рада вас видеть первого сентября у нас в институте! Очень интересное сочетание — главный инженер и врач!». Это она, конечно, немножко «загнула» — старший инженер — не главный инженер, но я скромно промолчал. «Ну, считай, ты поступил! — сказала Марина Алексеевна. — Жалко, конечно, что уходишь от нас, но я за тебя рада, будешь нас потом лечить». Через три дня следующий экзамен — сочинение. Спасла свободная тема: «Герой нашего времени», т. е. не лермонтовский герой «не нашего времени», а «наш» и «нашего». Школьные произведения я не читал, хотя именно «Герой нашего времени» прочёл. Тема «Лермонтовский Печорин» могла бы быть мною выбрана, но не уверен, вернее, уверен, что мой вариант освещения темы экзаменаторам не понравился бы. Печорин был бы у меня не отрицательным героем. К счастью, не было такой темы, а этих — советских героев — я знал, как описать: как кузнеца Мельника, например, для газеты «Коммунист Таджикистана», поэтому и этот экзамен оказался позади. Оценку за сочинение не объявляют — она в количество баллов не входит, но потому что оказался в списках на сдачу следующего экзамена, означало — положительную оценку получил. С каждым сданным экзаменом у Марины Алексеевны таяла надежда, что я останусь. В тюрьме — наоборот, искренне желали бы, чтобы я поступил и убрался! На химию пошёл также с отцом, он стал как бы талисманом. Пару недель тренировки с «русской» Майей в области уравнений и задач зря не прошли. Впервые в жизни по химии получил четвёрку! Остался заключительный экзамен по физике. Физику учил интенсивно и в техникуме на первом курсе, когда ещё был хорошим учеником. Главное позади, решил я, тем более что тройка меня устраивала— 12 баллов проходные в любом случае, даже для евреев! Таджиков привозили из кишлаков на грузовых машинах и сразу зачисляли. С учётом пятёрки по биологии можно позволить себе три по физике, но почему должно быть три, если по химии четыре? Всё же волновался, чувствовал себя почти студентом мединститута, а это очень волнующий для меня момент! Когда взял билет и понял, что вопросы знаю и задачу решил, захотелось водицы испить, чтобы в горле не першило и во рту не было сухо от волнения. Стояли так же, как и на биологии, четыре стола с экзаменаторами, по два человека или, правильнее, по два экзаменатора.

За отдельным столом сидел председатель экзаменационной комиссии — сам проректор института Сирани, судя по фамилии — иранец. Их много набежало в Советский Союз при Сталине, после неудавшейся коммунистической революции. Я о нём слышал, а теперь ещё и вижу: такой длинный прилизанный брюнет — профессор кафедры ЛОР-болезней. У него заместителем был тоже профессор, но еврей, у которого все хотели лечиться, но никто не хотел назначить его зав. кафедрой. Почему? Потому что это было не в Израиле, а в Душанбе! Почему здесь Сирани был — было понятно — последний экзамен, за порядком, наверное, следить! Его присутствие мою жажду не ликвидировало, а наоборот — усилило, поэтому я «испустил» хриплое: «Напиться, пить можно?» — не зная, к кому обратиться, добрых лиц не заметил. «Пожалыста, пэй, если хочыш», — серьёзно мне предложил «один стол», за которым сидели: один «чёрный, большой» и рядом с ним — маленький в «очечках», лысый, облезлый, похожий на тех, кто не сдаёт тест по «горе Арарат» на Украине. «Пэй!» — повторил «большой, чёрный», наливая мне зелёный чай в пиалу. На каждом экзаменационном столе стоял чайник с чаем и двумя пиалками, для двух экзаменаторов. Для «экзаменующегося» пиалки не было предусмотрено. «Спасибо», — сказал я простодушно, взяв «чашу с ядом», и «испил» его вдоволь! «Вроде злая рожа! — подумал я. — Даже их таджикские чабанские собаки выглядят добрее, а смотри — человеком оказался! Чаем угостил!». Но вот, и моя очередь подошла отвечать «за чай», и к моему счастью, при этом, к этому — «доброму» с чаем. «Давай! Отвечай!» — почему-то не по-дружески бросил он мне, как будто только что чаем сердечно не напоил. Начал про лупы разные — оптика первый вопрос. «А вы нам, лучше, вот проекцию света через эти лупы нарисуйте!» — перебил меня «облезлый» в «очечках», и нарисовал на экзаменационном листе много разных луп. А мне всего лишь возьми и быстро, без подготовки, все ему начерти! На свои вопросы ведь ответил! Не успел задуматься, как он мне имеющимся у него для своих земляков красным карандашом большой вопросительный знак нарисовал около каждой схемки. А дальше эта интернациональная «таджико-еврейская» бригада стала по очереди рисовать мне схемки по разным темам и тут же красным карандашом ставить вопросительные знаки, означающие: «не ответил»! Вскоре потерял интерес к этой игре «в собачку», когда двое перебрасывают мяч друг другу, а ребёнок безнадёжно бегает то к одному, то к другому. «Ну, что? — спросил таджик у еврея, назвав его Кашеров. — Как ты думаешь?». — «Два, конечно, Насруло Исмаилович!» — уважительно согласился «неаппетитный», но со «съедобной» фамилией — Кашеров. Он, как и Кимягаров из тюрьмы, был из второй группы по классификации для предателей. «Ну, чито, ви согласии?» — нагло спросил меня «чёрный». «Если бы я у вас двоих принимал экзамены, то мог бы точно так же, как и вы, показать ваше незнание!» — оставалось мне только ответить. Заметил, как в мою сторону глянул Сирани — гарант порядка на экзамене. Он тут же отвернулся, когда я на него посмотрел, не желая к себе вопросов. «Ну что, сдал?!» — спросил меня радостно отец, когда я вышел на солнышко. «Напился чая», — ответил я.

«А Кашеров! — произнёс Пшезмирский, когда я на работе сообщил о ходе экзамена по физике. — Это мой хороший знакомый, он изобретатель из университета». — «Да, очень изобретательный!» — согласился я. «Не переживай, — сказала Марина Алексеевна, — поработаешь у нас ещё один год и поступишь на будущий». — «Мне сейчас 23 года, а значит, ещё 12 возможных попыток — до 35 лет — есть», — успокоил я сочувственно смотрящих на меня сотрудников. Так и в детстве, если падал, и были свидетели этого, то я вставал, как ни в чём не бывало, чтобы не заметили, что больно. Я имел возможность ещё минимум год посвятить себя новаторской деятельности на благо таджикского народного хозяйства. Я понял, что таджикский Совет Министров, Госплан ещё нуждается в моей деятельности.