Флорис. Петербургский рыцарь - Жаклин Монсиньи

— Моя дорогая, если отвлечься от тех приятных минут, которые вы помогли мне пережить, я прибыл сюда в глубокой тайне, ибо мне необходимо устроить ловушку некоторым весьма мешающим мне лицам. Я хочу скомпрометировать их в глазах царицы и изгнать из России.

— Намерения весьма похвальные, однако я не понимаю, зачем вам я?

Воронцов хихикнул:

— Вы будете приманкой.

— Благодарю покорно, я вам не коза.

— Если вы согласитесь, то получите сто тысяч рублей и подорожную в Польшу, откуда вы незамедлительно приедете обратно, ибо вскоре я стану столь могущественным, что легко смогу вернуть вас в Россию… Ты мне нравишься, восхитительная шлюха… а вместе мы сможем далеко пойти… очень далеко… — прибавил Воронцов, хлопнув Юлию по заду; все это время бесстыжая красавица лихорадочно просчитывала выгоду такой сделки. В задумчивости она взглянула на канцлера. Ничто не гарантировало, что он сдержит свое обещание.

— А кого я должна завлечь в ловушку, Воронцов?

Канцлер заколебался, но потом решился и произнес:

— Братьев де Карамей.

— Дьявол!.. — выругалась Юлия; в глазах ее блеснула злобная радость. — Тогда я согласна, моя козырная карга еще не разыграна, а я уверена, на этот раз выиграю.

— Отлично, дорогуша, вот мы и поладили. Для начала я извлеку вас отсюда и отвезу в Петербург. Там нам будет проще встречаться. А потом мы сделаем вот что…

Стояла белая петербургская ночь. Вечерний воздух был напоен теплом, факелы ярко освещали аллеи парка на набережной Мойки; благоухали недавно распустившиеся цветы. Флорис резко сунул в карман исписанный клочок бумаги. Царица покинула террасу и подошла к нему. Жестом она остановила последовавших было за ней придворных.

— Что ты читал, Флорис?

— О, ерунда, просто глупая записка, — быстро ответил юноша.

— Однако ты выглядел очень взволнованным.

— Вы ошибаетесь, мадам.

— А если я тоже захочу прочесть ее?

— Это приказ, мадам?

Елизавета и Флорис гордо смотрели в глаза друг другу. Между ними установились странные отношения. Хотя прошло уже много месяцев, оба никак не могли забыть ту ночь в Москве. При дворе постоянно устраивались охоты, маскарады и балы, вся жизнь проходила в сплошном вихре развлечений. Вот и сегодня вечером праздник был в самом разгаре; торжество было устроено во дворце, некогда построенном Петром Великим для Максимильены: недавно царица пожаловала его герцогу Петербургскому. Флорис чувствовал себя неблагодарным, принимая столь щедрые дары, однако сердце его оставалось холодным, оно словно умерло, несмотря на успех, который он и его брат имели при дворе. Ни одна придворная дама не могла устоять перед обаянием братьев де Карамей. Они же бесстрастно переходили из постели очередной графини в постель очередной баронессы, жестокосердно забыв о двух маленьких польках, постоянно ожидавших их визитов. Но подобный образ жизни отнюдь не развлекал Флориса, он по-прежнему был мрачен и молчалив. Состояние его очень тревожило Адриана.

Елизавета окинула Флориса быстрым взором и улыбнулась:

— Ну уж и приказ, не будь таким злым, когда мы хотя бы на минуту можем вообразить себе, что остались наедине; окажи мне такую любезность и обращайся со мной как с сестрой, хорошо?

В саду котильон сменился фарандолой. Завидев императрицу, танцоры замедляли движения, дамы приседали в реверансе, мужчины опускали голову в поклоне. Мелькая, графиня Курулова, последняя победа Флориса, кокетливо подмигнула ему. Он нетерпеливо отмахнулся и вернулся к Елизавете.

— Да, я сам от всего сердца этого желаю, но, дорогая моя сестра, это очень трудно, особенно когда вокруг постоянно жужжат придворные, только и слышишь: «Ваша светлость…»

— Ты прав, Флорис, нам надо поговорить наедине. Идем, дай мне руку и спустимся к Неве.

Удобно устроившись на ящике с лимонным деревцем, Жорж-Альбер дышал воздухом. Прыгнув на плечо к Флорису, он наклонился и начал перебирать бриллианты, окружавшие восхитительную шею царицы. Елизавета рассмеялась. Воронцов наблюдал за этой сценой из-за стеклянных дверей трапезной, где многочисленные придворные еще сидели за столами, наслаждаясь изысканными блюдами.

«О чем они могут говорить? — лихорадочно соображал канцлер. — Если он расскажет ей о письме, мы пропали».

Если бы Воронцов слышал их беседу, он бы встревожился еще больше.

Елизавета нежно оперлась на руку Флориса:

— Ты знаешь, у меня в Германии есть племянник, герцог Голштинский. Кроме тебя, милый брат, это единственный мой родственник. Воронцов и Бестужев хотят, чтобы я пригласила его в Россию и сделала своим наследником. Этот молодой человек глуп, угрюм и жесток, и я совершенно не хочу его в свои преемники.

— И что же? Я не понимаю, раз вы императрица, значит, только от вас зависит, чтобы он оставался там, где сейчас находится. Зачем слушаться министров?

— Я знаю, ты не любишь их, Флорис, но тут они правы: у царицы должен быть наследник, она обязана обеспечить престолонаследие.

— Как все это глупо, — с досадой произнес Флорис, — вы же молоды, сестра моя, вы можете выйти замуж и иметь детей.

Елизавета подняла голову и посмотрела Флорису прямо в глаза:

— Я никогда не выйду замуж: я так решила. Не думай, что я приняла такое решение необдуманно, равно как и то, о котором намерена сейчас тебе сказать. Государству нужен царевич. Ты настоящий принц, Флорис, избранник. Мы женим тебя на английской или немецкой принцессе, а если я буду жить слишком долго, то править станут твои дети. Что ты на это скажешь?

Флорис открыл рот, чтобы ответить, но ни один звук не сорвался с его губ. Он не знал, что и думать: то ли он грезит, то ли ему снится кошмарный сон. Елизавета говорила о нем, как о наследном принце, так, словно дело уже было решено. Жорж-Альбер понял затруднение своего хозяина, спрыгнул на землю и побежал искать Адриана. Старший брат любезничал возле кустов акации.

— Дорогая Генриетта, злосчастная судьба все время препятствует нашим встречам. Вот и теперь я спешу, ибо, кажется, я срочно нужен Флорису, но я скоро вернусь, дабы повергнуть к вашим стопам свою любовь, — проговорил Адриан, вставая и запечатлевая нежный поцелуй на плечике юной польки. Девица жалобно всхлипнула:

— О, Адриан! Какая досада, нам опять помешали.

— Такова жизнь, моя красавица, — философски заметил на прощание молодой человек.

— Ах, друг мой, вы как раз вовремя, — сказала царица, протягивая свою тонкую прекрасную руку, где в окружении драгоценных камней сверкал огромный изумруд с выгравированными на нем словами «Byt ро semou», напоминавший всякому, кто осмеливался об этом забыть, что эта прекрасная молодая женщина в золотом парчовом платье с кринолином и в белокуром парике, усеянном сверкающими, словно звезды, бриллиантами, была самой могущественной императрицей среди монархов всего мира и имела право распоряжаться жизнью и смертью своих подданных.