Генерал Деникин - Владимир Черкасов-Георгиевский

Алексеев назван мною в «дуэте» с Гучковым, а не в «трио» с генералом Рузским (на которого потом больше всех негодовал бывший император, так и не смог его единственного простить), потому что Михаил Васильевич был истинным Верховным при формальном главкоме Николае II, а не генерал-адъютант Рузский, командующий лишь Северным фронтом, в штаб к которому царя решаться судьба занесла. Кроме того, Алексеев задолго до февраля-марта сотрудничал с Гучковым, какой постоянно передавал ему секретные письма с советами. Алексеев был «рычагом» среди генерал-адъютантов. Важна его фигура нам и потому, что Алексеев вместе с Корниловым явились основателями Белой армии, первыми ее руководителями.

* * *

Перед событиями, похоронившими Российскую империю, два главных лица Ставки – император и Алексеев – были в отъезде. Государь пробыл два месяца в Петербурге, откуда царица веще просила его не уезжать, тем более что наследник заболел корью. Алексеев три месяца отсутствовал, леча свои многочисленные болезни в Крыму.

На это время исполняющим обязанности начштаба Ставки был не кто иной, как генерал В. И. Гурко, сын знаменитого другим «Вперед» генерала-фельдмаршала Гурко. Тот самый Гурко-младший, который по благословению Гучкова развил среди офицерства масонских «младотурок». Оправдал Гурко надежды единомышленников и здесь. Например, назначил генерала А. С. Лукомского (члена «Военной ложи», будущего ближайшего сотрудника Деникина по Белому делу), старого его «кружковца», генерал-квартирмейстером Ставки. А генерала В. Н. Кпембовского – помощником начштаба Ставки, этот потом будет ревностно работать и у большевиков.

Главное же, Гурко во многом обеспечил будущий проигрыш императорских сил в Петрограде. Государь еще в середине января получил сведения, что «умы волнуются», а для поддержания порядка в столице – лишь десять тысяч человек из способных на это полицейских, казаков, других конных частей и учебных полковых команд. Он приказал Гурко принять меры для пополнения петроградского гарнизона гвардейскими фронтовыми частями, поочередно отводимыми туда на отдых. Но тот сослался на мнения градоначальника генерала Балка, петроградского окружного командующего генерала Хабалова, что положение не угрожающее, мест в казармах нет и т. д.

Так, несмотря на крайнее недовольство императора, что гвардейскую кавалерию «не удалось» в Петроград ввести, город с «передовым» населением в два с половиной миллиона человек оказался «под защитой» армады десятков тысяч запасных батальонов. Тех самых запасников, которые уже показали себя в разгулах по Сибирской «железке» в 1905 году.

За три дня до возвращения императора в Ставку – 20 февраля сюда неожиданно вернулся Алексеев, он выглядел еще явно больным. Наверное, настоял его главный «советчик» Гучков, который 20-го же поднимал Петроград, выступая в Думе с пламенной речью о расстройстве транспорта, угрожающего снабжению столицы. Снежные заносы действительно замедлили движение поездов, и с провокаторского тучковского языка заметелило, как станет принято потом в данных трескучих ситуациях в России на протяжении всего века.

Полетели слухи, что скоро хлеба не будет. Кинулся народ запасаться, создались очереди, из хвостов которых стали покрикивать: «Хле-еба!» 23 февраля, когда император прибыл в Могилев, в Ставку из запомнившегося ему вполне спокойным Петрограда, там уже бастовало 90000 рабочих. Большевики с Выборгской стороны немедленно принялись это раздувать до всеобщей забастовки. Хлынули манифестации с красными флагами, с хорошо освоенными в 1905-м «долойными» лозунгами, на этот раз конкретными: «Долой самодержавие!», «Долой войну!»

24 февраля газеты официально заверили: «Хлеб есть», – указывая, что муки достаточно и выделена часть интендантских запасов, но революция разрасталась, стали бить городовых. Совет министров в этот день заседал, не придавая никакого значения демонстрациям, Дума – наоборот, обличая продовольственную политику власти.

25 февраля в толпах появились и сочувствующие солдаты, казаки на все это посмеивались.

Оживленные демонстранты убили пристава, пытавшегося вырвать красный флаг.

В Думе же выясняли свои отношения, ополчясь против министров. Наконец, решили о перерыве в думской сессии на несколько недель, рассчитывая, что снова «засядут» при другом кабинете. В этот день император получил в Ставке сообщение, что уличные беспорядки разрастаются и отдал приказ командующему петроградскими войсками Хабалову принять энергичные меры.

26 февраля в Петрограде газеты уже не вышли, началась стрельба. В стычках полицейских, посерьезневших казаков, солдат «учебок» с толпой появились убитые и раненые. Перестрелка загромыхала, когда 1500 запасников 4-й роты батальона Павловского полка ответили на огонь войск, разгонявших толпы. А ночью восстал запасной батальон Волынского полка.

27 февраля к восставшим присоединились солдаты Литовского полка. Генерал Хабалов попытался двинуть надежные части в центр города. И здесь единственным офицером, пытавшимся что-то сделать, оказался появившийся несколько дней назад с фронта полковник Лейб-Гвардии Преображенского полка Георгиевский кавалер А. П. Кутепов, который пройдет с Деникиным по всем его белым боям и ближайшим другом в эмиграции, пока с ним там не рассчитается ОГПУ.

Кутепов был неподдельным монархистом и с радостью принял тысячную роту местных гвардейцев из запасного полка. Генерал Хабалов приказал его отряду занять район от Литейного моста до Николаевского вокзала, беря по дороге подмогу на свое усмотрение. Кутепов скомандовал, и гвардейцы ринулись по запруженному Невскому проспекту.

У Александрийского театра им попалась расхристанная рота пулеметчиков, которые не откозыряли Кутепову. Полковник зыркнул, хватаясь за револьвер. Выдвинулся капитан пулеметчиков и смущенно объяснил, что для пулеметов у них нет ни воды, ни глицерина. Кутепов приказал его шайке встать в строй.

Даже этого отчаянного одиночку Хабалов, спохватившись, решил остановить. На перекрестке с Литейным Кутепова нагнал посыльный Хабалова, который отменял свое распоряжение и приказывал полковнику вернуться назад к Зимнему дворцу. Но Кутепова с Георгием на груди было не повернуть. Тем более, что к нему по дороге пристали отчаянные офицеры.

Толпы шатались, орали вокруг, по центру хлестко стучали разрозненные пули. Вынырнув на Литейный, Кутепов увидел, что горит Окружной суд. У Сергиевской в беспорядке торчали без наводчиков пушки с дулами в разные стороны, разбросаны снарядные ящики. Невдалеке из-за баррикады палили по неуверенно двигавшимся к ней полицейским.

Здесь заправляли мятежники запасных Волынского и Литовского полков. Они замялись, увидев клинком летящий на них кутеповский отряд. Полковник мгновенно оценил это, успокоительно закричал. Солдатики с красными бантами придвинулись к нему, опуская оружие. Выглянул из-за спин унтер.

– Ваше высокоблагородие, постройте нас, да отведите в казармы… Только боимся расстрела за мятеж.

Кутепов чеканно произнес:

– Те, кто присоединится ко мне, расстреляны не будут.

Обрадованно всколыхнулась солдатская толпа, подхватила Кутепова на руки, подняла повыше, чтобы все услышали. Полковник рассмотрел в сером море под ним смутьянов: несколько штатских, писари Главного штаба, солдаты в артиллерийской форме. Он закричал:

– Те лица, которые сейчас толкают вас на преступление перед государем и родиной, делают это на пользу нашим врагам-немцам, с которыми мы воюем! Не будьте мерзавцами и предателями, а останьтесь честными русскими солдатами!.

Из толпы выкрикнули:

– Боимся, что расстреляют!

Кутепов опять заверил:

– Те, кто пойдет со мной, расстреляны не будут.

Тонко, с надрывом взвыл голос:

– Он врет, товарищи! Вас расстреляют!

Сразу же ударили по Кутепову из винтовок. Он был уже на земле, вскидывая револьвер и командуя своим гвардейцам. Мятежники бежали врассыпную, но из-за укрытий обрушился на кутеповцев бешеный огонь. Вокруг полковника падали его бойцы, они отстреливались, но сметало отряд на открытом месте.

С его остатками Кутепов пробивался к особняку графа Мусина-Пушкина. Это были сплошные бои, отряд держал фронт вкруговую, но его косили с крыш, из подворотен. Как и на обычном фронте, в основном гибли офицеры, много их в тех перестрелках полегло.

Добрались с большими потерями до дома Мусина-Пушкина, который эпиграфно заповедал кавалергардам. Сейчас в нем раскинулся на скорую руку госпиталь Красного Креста Северного фронта, куда стаскивали раненых.

Стемнело за окнами, на улицах мгновенно перебили еще целые фонари. Полная тьма опустилась на Петроград.

Кутепов, прикрыв постами двери, выбрался наружу. Взглянул на Литейный, подсвеченный кострами и заревом. Туда из всех нор, переулков перла и перла толпа. Он увидел, как из особняка тенями выскальзывают его бойцы и перебегают к ораве. Из нее, хрипло матерясь, выкрикивали фамилию полковника, суля ужасное.