Мой любимый дикарь - Сюзанна Энок

— Гайд-парк? — спросил он, помогая Мэри сесть на узкое сиденье в задней части коляски. Потом он уселся сам.

— Могу я предложить что-нибудь другое? Беннет кивнул:

— Ты можешь выбрать любое место.

Филиппа улыбнулась, хотя все же ощущала легкую нервозность. Она собиралась отвезти его в такое место Лондона, где было действительно интересно. Это была несколько своеобразная попытка подкупа — показать, что в Лондоне тоже есть, чем заняться. Может, тогда и не надо ехать в Африку?

— Британский музей.

— Мы можем отправиться туда без предварительной договоренности?

— Да. Они меня знают, я там часто бываю.

Беннет щелкнул поводьями, и красивая черная кобыла тронулась с места.

— Значит, сегодня мы едем ради меня.

— Во-первых, не стоит сердиться на меня раньше, чем увидишь, куда я тебя везу. Во-вторых, я же сказала, что часто там бываю. Это подразумевает, что мне там нравится.

Его губы скривились.

— Очень хорошо. Считай, что я унижен и усмирен.

— Я могу только считать тебя наказанным. Не думаю, что ты когда-нибудь бывал униженным или усмиренным.

Беннет весело расхохотался. О, как ей нравился его смех! Он заставлял ее душу петь. Филиппа сразу начинала чувствовать себя красивой и любимой. Не сдержавшись, она погладила его руку.

— Не отвлекай меня, — сказал он. — Я же не знаю, куда ехать.

— Поверни здесь, — показала она, — на Оксфорд-стрит. — Через несколько секунд Филиппа снова довольно заулыбалась. — Значит, я тебя отвлекаю?

— И даже не представляешь, как сильно. — Он придвинулся к ней ближе. — Хочешь взять вожжи?

— Я же говорила, что не умею править коляской.

— Я буду рядом. Кстати, у Усику на редкость спокойный нрав. Поэтому я ее и выбрал.

Филиппа вопросительно взглянула на него.

— Ты выбирал кобылу так, чтобы я могла с ней справиться?

Губы Беннета скривились в усмешке.

— Поскольку у нас будет общее хозяйство, я решил, что так разумнее.

Филиппа почувствовала, как в груди разливается удивительно приятное тепло. Одна часть ее души ликовала, другая — ощущала глубокую тревогу.

— Надеюсь, ты не отказался от мысли отыскать свои дневники?

— Нет. Я постоянно, даже сейчас, пока мы разговариваем, разрабатываю стратегию поисков. Но уж извини меня, если я нашел нечто в данный момент более важное.

— Когда ты вернешь дневники, — сказала она, — то напишешь другую книгу? Которая затмит книгу Лэнгли? Уверена, есть множество открытий, о которых он даже не упомянул. Ваша экспедиция не могла быть всего лишь чередой героических поз. Она же рассчитывалась не как игра на публику?

— Такой она была для него, — ответил Беннет. — Но я ничего больше писать не стану. Если не считать деталей относительно того, кто что сделал, или сугубо научных наблюдений, о которых никто не станет читать, моя книга, по сути, была бы такой же.

— Из этого я могу сделать вывод, что ты хочешь использовать дневники только для шантажа ассоциации, а вовсе не для того, чтобы заставить Лондон снова уважать тебя.

Беннет пожал плечами.

— Я исследователь. И не мое дело, верит мне кто-то или нет. Пусть ученые мужи спорят. А дневники для меня важны, во-первых, потому что они мои, а во-вторых, потому что только они могут воздействовать на тех, кто решает судьбу следующей экспедиции.

— А мне все же кажется, что это позор, — спокойно проговорила она. — Я с таким удовольствием читала твои книги. Мне даже казалось, что я чувствую, как солнце обжигает кожу, когда читала о твоем первом путешествии к пирамидам.

— Ты же знаешь, я мог бы взять тебя с собой, чтобы ты увидела их своими глазами.

Филиппа нервно вздрогнула. Могла бы она отправиться в Египет переживать песчаные бури, сражаться с бандитами и страдать от жажды, для того чтобы увидеть столь потрясающее зрелище? Она сделала глубокий вдох и зажмурилась. Снова открыв глаза, она увидела устремленный на нее пристальный взгляд.

— Ой, здесь же надо повернуть, — поспешно заговорила она, хотя для выполнения этого несложного маневра еще было достаточно времени. — По Тоттнем-Корт-роуд, а потом прямо на Грейт-Рассел.

Когда они вошли в музей, Беннет больше не заговаривал о путешествиях, хотя Филиппе казалось, что именно эта тема незримо присутствует в любой их беседе. Ну почему за ней начал ухаживать именно величайший путешественник Англии?! И почему она постоянно тревожится, что разочарует его? С книжками все намного проще.

— Я никогда не был в Греции, — сказал он, вырвав ее из глубокой задумчивости.

Они находились в галерее Эльгинского мрамора [4].

— Мне нравится смотреть на эти скульптуры, — ответила она. — Но ты бы, наверное, оставил их в Парфеноне?

— Не знаю. — Беннет пристально уставился на ближайшую скульптуру. — Возможно, я бы прихватил с собой парочку. Они действительно очень красивы.

Филиппа взяла его под руку, и они медленно пошли по залам музея.

— Что это? — спросил Беннет, остановившись перед большим черным камнем с вырезанными на нем буквами и иероглифами.

— Это Розеттский камень. Его нашли люди Бонапарта. Многие пытались перевести надписи, но они сделаны, по меньшей мере, на трех различных языках, а расшифровать удалось приблизительно одну из них.

— Знаешь, это очень похоже на те проклятые декреты, которые обычно вывешивались в Испании. Те же приказы, повторенные на испанском, английском и французском. Только многословнее.

Один из стоявших вблизи мужчин издал возмущенный возглас и стал что-то возбужденно говорить своим коллегам. Филиппа старательно прислушалась — ей было в высшей степени любопытно, — но Беннет повел ее дальше, к африканской коллекции. Он быстро перечислил племена, которым принадлежали выставленные копья, — масаи, зулусы, туркана и самбару.

— А какое копье ранило тебя?

— Племени нгола, но я не сохранил это копье. — Он внимательно осмотрел копья. — Думаю, оно больше всего похоже на это, — указал он на выглядевший очень острым наконечник копья туркана.

— Бог мой! Я даже представить боюсь, как тебе было больно. — Ее глаза наполнились слезами. Одно дело — читать о вонзившемся в тело копье, и совсем другое — видеть это орудие. Оно было частью не книжного мира, а жестокой, чудовищной реальности. Только теперь Филиппа поняла, что могла бы никогда не встретиться с Беннетом.

— Не плачь, — шепнул он.

Ее сердце сделало какой-то странный кульбит.

— Как же мне хочется тебя поцеловать, Беннет! — воскликнула она.

— Я не собираюсь тебя останавливать.

Да черт с ними, с приличиями! В конце концов, это такая глупость! Она поднялась на цыпочки…