Темный Лорд - Александра Лисина

Темный слабо улыбнулся.

— Я гляжу, у твоего племянника завидный талант — находить себе необычных друзей.

— Как и врагов.

— Гм…

— Не бери в голову, — правильно понял его мудрый Страж. — Со временем малыш привыкнет.

Эльф кинул быстрый взгляд.

— Кто-то из наших его… обидел?

— Обидел? — Дядько вдруг горько усмехнулся и покачал головой. — Нет, Таррэн. Не думаю, что ты выбрал правильное слово. Это, скорее… не знаю даже, как объяснить, чтобы ты понял. Просто когда твой дом и всю прежнюю жизнь сжигают заживо, а затем на твоих глазах умирают самые близкие люди; когда тебя делают игрушкой в чужих руках, не спрашивая, хочешь ли ты быть тем, что для тебя уготовили; когда смерть кажется великим благом, но упорно не желает приходить, а потом ты каким-то чудом остаешься жив и в какой-то момент понимаешь, что больше себе не принадлежишь… я не знаю, как это можно назвать. Обида, ты сказал? Возможно. Боль? Страх? Ненависть? Конечно, но не только. Скажи, бессмертный, что бы ты сделал, если бы человек смог уничтожить твою сущность? Начисто стереть все, что было дорого, все, чем ты жил и чем дышал? Убить прошлое, забрать настоящее и лишить будущего? Что, если бы ему удалось вырвать из тела твою душу, но при этом оставить тебе жизнь?

— Глупый вопрос, — тихо ответил эльф, отводя взгляд. — Я бы убил. Прости, но я не буду добр к кровному врагу, как того хотели бы ваши боги.

— А если твой враг давно мертв? Если ты уже убил его много лет назад? Если теперь твой самый страшный враг — это память, бесконечно повторяющиеся сны из прошлого и… время, которое, как назло, тянется слишком долго?

Таррэн ненадолго обернулся, проследив глазами за могучим гаррканцем и его беззаботно улыбающимся хозяином: кажется, неугомонный Белик затеял очередной спор с одним из караванщиков и теперь с жаром доказывал, что гномья сталь, закаленная в подземных кузницах Подгорного Народа, гораздо лучше переносит перепады температур, чем хваленые эльфийские клинки. И что чаще всего наносимые ушастыми руны направлены именно на то, чтобы сни-ве-ли-ро-вать (откуда слова-то такие знает?!!) это воздействие. Охранник резонно возражал, что гномы слишком много времени проводят в душных подземельях, а работают с сырьем в столь жутких условиях, да с такими ингредиентами, что это никак не может не сказаться на стойкости их металла к холоду. В то время как эльфы предпочитают использовать какие-то таинственные отвары для окончательной закалки, отчего клинки приобретают изумительную легкость, прочность и умопомрачительную остроту… этот спор был давним, всем известным и, как следовало ожидать, безрезультатным: гномов поблизости не виднелось ни одного, а эльфы, разумеется, не позволят глумиться над своими мечами, чтобы подтвердить или опровергнуть мнение одной из сторон.

Таррэн хмыкнул про себя, услышав подробности, но разумно не стал сообщать непосвященным, что насчет стали мальчишка абсолютно прав. Однако зарубку в памяти все-таки сделал: интересно, откуда Белику так много известно о Перворожденных? Нет, что он — чистокровный человек, очевидно: безупречно чистая аура обычного смертного просто не может лгать. У Белика она была, следовательно, он — человек. Но тогда откуда он знает то, что ему мог поведать только бессмертный? Причем, не всякий? Вряд ли тот Темный, что некогда причинил пацану столько боли, вдруг расщедрился на подобные откровения. Но тогда кто? Разве что малыш потом встретил еще кого-то? Хотя это вряд ли, конечно: ненависть его была слишком велика. И было, наверное, отчего. Кажется, какой-то эльф убил весь его род? Что ж, возможно: Темные никогда не ценили человеческие жизни. А если кто-то из них действительно виновен в гибели родичей пацана, наверное, у того было право на месть?

Таррэн мысленно вздохнул: в который уже раз родство с Темным Лесом заставляло его чувствовать себя неимоверно мерзко. Конечно, не его вина в том, что мальчишка пострадал от рук кого-то из высокомерных собратьев — таких случаев по всей Лиаре насчитывалось ох, как немало. Но легче от этого понимания не становилось. И прожитые среди людей годы не могли изменить отношение смертных к нему самому — редкому отщепенцу, пути которого давно разошлись с его собственным народом. Да, это правда: большинство Темных — жестокие и равнодушные к чужому страданию существа, для которых крик о помощи был лишь поводом презрительно сплюнуть и поскорее проехать мимо, чтобы не осквернять свой величественный взор видом пролитой крови. Прекрасные и жестокие боги, которых заслуженно ненавидели и оправданно боялись. Равнодушные убийцы. Бесстрастные палачи. А их идеальные лица — не более чем красивые маски, за которыми не скрывалось ничего, кроме постаревших и очерствевших душ, окостеневших сердец и озлобленной зависти к тем, у кого был неплохой шанс их пережить. Их, таких возвышенных и совершенных, но абсолютно чуждых стремительно развивающемуся человечеству.

— Не знаю, Урантар, — наконец, ответил эльф. — Быть может, я не рискнул бы жить с таким грузом.

Страж проследил за его взглядом и неожиданно помрачнел: увлеченно спорящий с попутчиками пацан, позабывший на какое-то время даже про свою ненависть, снова заставил его вспомнить о прошлом.

— Честно говоря, я не представляю, как ему тогда удалось выжить, — тихо сказал Дядько, с грустью следя за раскрасневшимся племянником. — И, признаюсь, был момент, когда я думал, что Белик уже не оправится. Я… нашел его в горах, случайно, но в таком жутком виде, что сперва испугался, что безнадежно опоздал. На малыше живого места не было, он едва дышал, а крови вокруг было так много, что ею насквозь пропиталась земля…

Седовласый на мгновение умолк и невидящим взором пробежался по густым зеленым зарослям вдоль обочин. Ровная дорога, тихий шелест листвы над головой, легкое дуновение ветерка, успокаивающая надежность могучих сосен, выстроившихся вдоль тракта, словно бдительные часовые… еще один плавный поворот, и впереди забрезжил первый просвет, после которого показалось бескрайнее поле, усыпанное цветами, созревшими дикими колосьями и полное невидимой суеты, о которой многие из живущих даже понятия не имеют. Кажется, скоро будет очередной привал, потому что тащиться по такой жаре на открытой местности — чистой воды самоубийство…

Вот и телеги стали понемногу замедляться, вот и возницы привстали, высматривая удобное место для стоянки, но Дядько как не заметил: невидяще смотрел перед собой и словно размышлял вслух.

— Я многое видел в этой жизни, Таррэн. Может, не столько, сколько ты, но все же достаточно, чтобы судить о смерти не понаслышке. За полвека мне довелось повидать немало мертвецов и тех, кто был в одном шаге от чаши Ледяной Богини. Мне приходилось убивать. И добивать своих же товарищей, чтобы избавить их от мучений. Я видел горящих заживо людей. Видел, как умирают эльфы, гномы, тролли… как дохнут твари, которым в нашем языке еще и названия-то не придумали. Это меня давно не трогает, поверь. Все мы черствеем с годами, становимся грубыми и циничными. И иначе нельзя, потому что если этого нет, то слишком легко сойти с ума или превратиться в неуправляемое чудовище. Но все же есть вещи, к которым невозможно привыкнуть даже таким странным существам, как мы: прикосновение любимой женщины, красота заходящего солнца в горах, бесконечность неба над твоей головой, вкус росы поутру… а еще — тихий плач замученного до смерти малыша, у которого не осталось надежды, — голос Стража внезапно похолодел и приобрел металлический оттенок. — Ты когда-нибудь слышал его, эльф? Слышал, как падает на землю не тобою пролитая кровь? Знаешь, как после боя чавкает трава под ногами? О, да. Наверняка. И ты знаешь, что этот звук ни с чем невозможно перепутать. Я тоже слышал его не раз, но после того дня он до сих пор стоит у меня в ушах. И это — тот звук, который я до сих пор не могу вспоминать без дрожи, потому что если бы не Траш, Белик просто не дошел бы до людей. Он бы умер у меня на руках, истекая кровью. Умер от ран, от боли и от того ужаса, который еда не свел его с ума. Траш помогла ему выжить в тот день. Она довела его до людей, как-то справилась, смогла, буквально вынесла малыша на себе, выкормила собственной кровью и до сих пор бережет, как родного.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});