Падение Левиафана - Джеймс С. А. Кори

самочувствие, она вывела на экран тактическую схему. В пространстве колец было безобразно тесно. Кораблей все еще меньше, чем в былые времена толпилось на подходе к флотской базе Каллисто, но Каллисто не приходилось думать о запредельном ужасе, пожирающем заходящие на посадку корабли. Все дело в контексте.

«Дерехо» уже просканировал и отбросил всех присутствующих: «Росинанта» среди них не было. Она все-таки вывела их визуальные профили и подписи двигателей. Программа распознавания умна, но все же не человеческий глаз. Ее часто удается одурачить, а человека одурачить труднее.

– Полковник Танака? – прозвучал с экрана связи голос Боттона.

– Что?

«Дерехо» отметил выброс света и высокоэнергетических частиц из врат Сол. Предвестник заходящего во врата корабля.

– Требуется медицинская помощь… – Боттон помолчал, перевел дыхание, – нескольким членам экипажа. Если можно задержаться на время, пока переведем их в медотсек…

– Действуйте, – сказала Танака.

– Благодарю, полковник.

– Где же ты, хрен поганый? – бормотала Танака. Врата Сол полыхнули светом.

* * *

Бакари скандалил с досады. Педиатр еще до вылета предупреждал Кита. При низкой силе тяжести мышцы и кости ребенка ослабнут. Не настолько, чтобы не восстановиться в постоянном тяготении, но достаточно, чтобы во время включения тяги при перелете мешать ребенку делать то, что он привык. Тормозная тяга в пространстве колец отмечалась как процесс, при котором детям возраста Бакари придется трудно. Тогда это показалось не слишком серьезным.

А теперь казалось таковым.

– Ну-ну, медвежонок, – уговаривал Кит, улыбаясь в сердитое детское личико. – Все хорошо. Послушай-ка, как мы поем, а? Слушай, давай споем.

Бакари третий час как проснулся. Первые два часа взяла на себя Рохи. Сейчас она ушла в столовую, купить острого карри для братьев из Брич-Кэнди – извиниться за шум и крик. Добродушные соседи не жаловались и охотно приняли их примирительный дар. Потом Рохи обещала провести час в тренажерной. Они оба не слишком соблюдали график тренировок, и на Ньивстаде за это еще предстояло расплатиться.

– Папа твой давно не спал, – запел Кит, – папа петь тебе устал…

Он изобразил горловую трель – так делал его отец в незапамятные времена до развода. Бакари умолк и уставился на отца, словно тот обзавелся второй головой.

– Ага, нравится? – проворковал Кит и выдал следующую трель.

Сведенный криком ротик расслабился, и – вот чудо для упорных в вере! – малыш вдруг рассмеялся. Кит улыбнулся ему, и Бакари заулыбался в ответ.

– Перегрузкам уж конец, – запел Кит, подгоняя слова под мелодию, – скоро мы пройдем в колец…

Бакари поерзал на спинке и потянулся к нему рукой, будто лежал на животе у Рохи. Вот-вот уснет, обрадовался Кит. Когда уснет сын, и Киту можно будет вздремнуть. Боже, как ему хотелось спать!

– Глазки ты закрой и спи, – пел он, тихонько покачивая маленький амортизатор и усердно растягивая гласные, – никуда здесь не…

Бакари, уже закрывший глаза, вдруг снова их распахнул. Свет как-то странно лежал на округлости его щек, и Кит сбился с мелодии, завороженный текстурой детской кожи. Свет подчеркивал столько деталей: складки гладкой младенческой кожи, блеск маслянистой пленки… И Кит будто провалился во фрактальную сложность подробностей. Когда он спохватился, что так не бывает, стало поздно.

Бакари оставался здесь, рядом, как минутой раньше, но то, что было его сыном, превратилось в сложный комплекс вибраций – сплетение пляшущих молекул и атомов, столь причудливое, что невозможно понять, где начинается одно и оканчивается другое. Кит упал на то, что раньше было его коленями, и увидел боль падения, как бы наблюдая за падающими костяшками домино – это крошечные искры разрядов проскакивали от нерва к нерву. Мерцание воздуха – это вопль Бакари. И вопль самого Кита. Воздух обдирал ему глотку каскадом острых как бритва атомов.

Нечто – телеснее и реальнее их обоих – проскользнуло сквозь сутолоку атомов, составлявших стену. Прядь мыслящей тьмы, никогда не знавшей света, противоположной свету. Кит пытался протянуть облака рук к тому, что было его сыном, и рассеянно подумал, что это ни к чему. Он был не материальнее того, что недавно являлось стеной.

Вихрь тьмы устремился к нему, рассеял его. Рассеял его сына.

Голос, огромный как гора, шептал…

* * *

Сигнал тревоги отвлек Танаку. У врат Сол что-то случилось. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы осознать увиденное. Поток быстрых частиц упал до нуля. Это могло означать, что входящий корабль отключил двигатель, – если бы во врата не продолжали вливаться фотоны. Тот корабль, что шел сюда из Сол, на этой стороне не появится. Он, еще сам того не зная, уже превращался в корабль-призрак.

Ее это не касалось, а если бы и касалось, она бы ничего не могла изменить. Она вернулась к россыпи данных анализа, к охоте на «Росинант». С вероятностью более сорока процентов в указанные временные рамки что-то ушло на Бара Гаон…

– Дерьмо, – ни к кому не обращаясь, ругнулась она.

Оставив «Дерехо» пережевывать данные, она переключила экран на врата Сол. Проследила за катастрофой. Свет стягивался и набирал яркость. Корабль приближался к вратам. Она против воли тяжело вздохнула. Сколько людей погибнет только потому, что им не повезло с графиком движения. Ее кольнуло сочувствие. Что за мелочность со стороны врага – сокрушая целую вселенную, не брезговать случайными кораблями.

– Мир вашему праху, бедолаги, – произнесла она, когда погас дюзовый выхлоп, затерявшись там, куда уходили пропавшие корабли.

Застрекотал сигнал тревоги – какое-то мгновение она думала, что он возвещает о гибели корабля из Сол. Но с чего бы «Дерехо» стал о нем беспокоиться? Его встревожило что-то другое. Танака просмотрела данные, и под ложечкой у нее встал ком. Она вызвала вид с наружных телескопов. Поверхность пространства между кольцами жемчужно мерцала, по ней бежала темная рябь; ей представились плывущие в мутной воде акулы. Всплеск адреналина так закружил ей голову, что подумалось о самопроизвольном включении двигателей.

– Боттон, – начала она, доверив включение связи «Дерехо», – у нас проблема.

Пространство колец шевельнулось. Изогнулось.

Вскипело.

Станция чужаков в его центре полыхнула маленьким солнцем.

То, что происходило с Танакой, напоминало пробуждение от яви. Восприятие сдвинулось, распахнулось, стало не таким, каким было миг назад. Она находилась в своем кресле – и в то же время в медотсеке с мучительной головной болью, и в каюте Боттона с грушей в руке и обжигающим вкусом виски в горле. Она видела тысячами глаз, ощущала тысячью тел, знала себя под тысячами разных имен.

Алиана Танака завопила.

* * *

Голос, огромный как гора, шептал.

Он шептал: НЕТ.

Рассыпавшийся мир, все его беспорядочные вихри замерли. Темные пряди замерли, вибрируя, завиваясь, не в силах пробиться сквозь облака и точки материи. Сознание, раньше принадлежавшее Киту,