На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона - Валентин Пикуль

– Но мое мнение, князь, и есть мнение партии… Мы считаем, что эта дума – лишь поклон Булыгина либералам да в сторону владельцев разных двухгорных и трехгорных мануфактур. Народу даже десять таких дум – даром – давай, не надо! Полное очищение государственного строя, полная замена его народным представительством – вот что надо!

– Так, – сказал Мышецкий, сверкая стеклами пенсне. – Но что понимать под «народным представительством»? А ежели понимать так, как понимается вами, то… Простите, – помялся князь, – но куда же вы денете царя?

– Фьють!

– Вот видите, – надулся Мышецкий. – Ведь царь – знамя. Вокруг матки собираются пчелы, и улей тогда живет полнокровной жизнью. Правда, – кивнул князь, снова соглашаясь, – в нашей российской голове чересчур уж много завелось грязной перхоти…

– А у французов, – подхватил Борисяк, – есть старинный способ избавления от перхоти… вместе с головой – фьють!

– Да не свистите, Савва Кириллович, нас могут услышать… Я ведь тоже не в восторге от этой затеи Булыгина! Но мне все же мыслится, что царь запутался. Его окружают дурные люди. Которые боятся народа. Не знают его. И оттаскивают царя от народа, как от нечистой скверны…

Борисяк ответил на это – сочувственно:

– Не сердитесь, князь, но вы тоже запутаны. Нельзя делить свою любовь между престолом и народом! В том, что вы недовольны думой, видится, что вы шагнули впереди Милюкова… Я недавно прочел одну книгу – того же профессора Милюкова – о верховниках на Руси. И, хотя это было в тысяча семьсот тридцатом году, но вы, Сергей Яковлевич, чем-то напоминаете мне верховников: они тоже хотели избавиться от самодержавия, но цеплялись притом за монархию!

– Не о себе, – сказал Мышецкий, – о вас хочется подумать. Серафим Саровский, кажется, от Романовых отступился, и императрица более не беременеет…

– Это вы к чему, князь?

– Амнистия по случаю рождения кого-либо не помешала бы вам сейчас.

– Меня, – ответил Борисяк, – освободит не амнистия, князь, а революция.

Сергей Яковлевич коснулся руки Борисяка:

– Савва Кириллович, революции… не будет.

– Вы ошибаетесь, князь. Будет!

– Я ведь слежу за тем, что происходит внутри страны. По отчетам, по циркулярам… Худо-бедно, но общую картину воссоздать можно. Если и называть революцией то, что случилось после девятого января, то это… отступает.

– Чтобы разбежаться удобнее, – ответил Борисяк.

– Пожалуй, – поднялся Мышецкий, – я пойду. Более, Савва Кириллович, мы не увидимся. Хотелось бы помочь вам. Не знаю – как? Если я переговорю с Дремлюгой, чтобы вам носили обеды из «Аквариума»? Как вы отнесетесь к этому? Не смущайтесь…

– Нет, – сказал Борисяк. – Что подумают мои товарищи, когда узнают, что губернатор… обеды! Ну, посудите сами… Смешно!

Сергей Яковлевич перед уходом малость замялся:

– Скажите, хотя мне и неловко спрашивать вас об этом, каким образом вы очутились здесь? Наверно, провокация? Впрочем, – спохватился Мышецкий, – можете и не отвечать.

– А мне и ответить нечего. Очевидно, нарвался на провокатора! Такое у нас бывает… Но у меня, – Борисяк оглянулся на двери, – у меня есть просьба к вам, князь…

– Пожалуйста, – с готовностью отозвался князь.

– Попрошу вас, вполне полагаясь на вашу честность, передать записку…

– Как вы могли подумать? – Сергей Яковлевич возмущенно раскинул руки. – Неужели я стану заглядывать, чтобы узнать, о чем вы пишете… Я передам, конечно. Скажите лишь – кому?

– А госпожу Корево… акушерку – знаете? Вот ей в руки!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Поздно вечером Сергей Яковлевич вернулся домой.

Два казака, дежуривших в вестибюле, состроили ему веселые улыбки. Загадочно держался и лакей. Но, поглощенный в свои невеселые мысли, князь рассеянно перебрал почту на подносе, ужинать отказался, прошел сразу к себе.

– Иди, иди, братец, – отослал он лакея. – Я сам…

Разделся, откинул полог постели, и две горячие руки пылко обвили его за шею.

– А я уже здесь, – сказала ему Ксюша Жеребцова.

Конечно, Конкордия Ивановна далеко, а свято место не пустует.

– Подвиньтесь же, сударыня, – резко сказал князь.

И он был прав: где-то ему спать надо же… Лег!

4

Утром он спустился вниз к завтраку, но в столовой сидел сам господин Жеребцов, что-то уже жующий.

– А я уже здесь, князь… Ксюшенька моя проснулась?

Мышецкий покачнулся, но молодость победила – выстоял.

Быстро кружились мысли. Среди них – одна, существенная: «Эти изверги еще не знают, что я послал к ним казаков…»

– Доброе утро, – ответил. – Отчего же без сливок пьете?

Шорох платья за спиной, почти чарующий, и с антресолей, величественная в своей цветущей юности, спускалась Ксения.

– А ты, папочка, уже здесь? – ловко удивилась она…

Конкордия Ивановна была «подругой» губернатора. А теперь, глядя на Жеребцова, Мышецкий понял, что и «друг» появился. Надо спасаться! Торопливо он проглотил кофе – до самой гущи.

– Господа, – сказал, поставив чашку. – Позвольте пожелать вам всего доброго. Два казака при входе защитят вас не хуже черкесов. Лакей – к вашим услугам… А я, простите, отбываю, призываемый долгом государственной службы!

Вышел. Сел в коляску. Подумал: «Ну какие негодяи…»

– На Петуховку, – решил. – Гони…

Попов не ожидал князя, еще зевал в постели, нежась.

– Петя, голубчик, – сказал Мышецкий, садясь в ногах шурина на кровати. – Выручи… а?

– Господи, да где я напасусь на вас? То вы, то Додушка…

– Не денег я прошу – приюти.

– Как? – привскочил Петя в постели. – Как приютить?

– Запутался я… Не ночевать же мне на вокзале!

Вкратце поведал о своих злоключениях. Мужики со своей просьбой об аренде жеребцовских земель клином вошли в разговор (Петя вряд ли даже осознал всю суть дела).

– Ну, конечно, во всем всегда виноваты женщины… – Он выкинул из соседней комнатушки какое-то барахло. – Козлы поставим, – сказал, – на козлы доски, сверху закинем… Мягко ли будет?

– Мягко, мягко, – согласился князь. – Что я, барин разве? Слава богу, студентом был – всякое бывало…

После чего Сергей Яковлевич отправился в присутствие и велел вызвать из Заклинья к себе предводителя Атрыганьева.

– Довольно! – сказал Огурцову. – И слушать не буду отговорок. Болен ли он, умирает ли – пусть явится…

Вспомнил он вдруг, как стояла внаклонку Ксения Жеребцова и летели шары из-под ее молотка. Скоро, скоро – вот выпадет снежок! – и закатаются по губернии шары другие.

Будут шары эти белые и черные – выборные!

Будет дворянство избирать себе нового предводителя…

«Атрыганьева – в шею!» – твердо решил Мышецкий.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Этот же вопрос занимал и Додо: все чаще думала она о Паскале: «Не еврей ли? Осип да еще Донатович… Однако его пора уже взять в наши шоры. Лишние деньги никогда не кусаются!»

Раскрыв толстую книгу (дневник мыслящей женщины), Додо меленьким бисером застрочила:

«Евлогий Фуфанов неуловим, говорят, видели его на вокзале, собирался куда-то ехать. Был пьяным. Без станка нам горе! Ферапонт просит денег на вставку зубов. Где возьму?..»

В дверь постучали. Додо захлопнула дневник.

– Дерните сильнее! – крикнула она.

Дернули, и на пороге предстал капитан Дремлюга:

– Евдокия Яковлевна, не возражаете, коли войду к вам?

– Ради бога, оставьте меня, – вспыхнула Додо. – Вы жалкий человек, громила и насильник… Прочь!

Дремлюга плотно затворил двери, огляделся, нюхая воздух:

– Ах, и всегда-то у женщин такой… дух! Ромом, что ли? Или цветами? Как бы то ни было, все равно – хорошо у вас… Евдокия Яковлевна, слов нет, вы – мое несостоявшееся счастье!

– Слушайте, капитан, это уж слишком… Я же сказала, кто вы!

– Позвольте? – Жандарм присел на краешек стула. – Да, – сказал глубокомысленно, – просто у вас тут так хорошо… Ах!

Додо отвернулась, показав ему спину, как футляр от гитары:

– Ну, если вам так уж хорошо, то черт с вами – сидите!

– Хорошо, хорошо, – говорил капитан, строя улыбки (Додо при этом быстро писала). – Дадите почитать? – спросил он.

– Вставьте сначала зубы Ферапонту Извекову, – ответила Додо.

– А сколько, мадам, у него зубов?

– Было тридцать два, как и у каждого человека.

– А – осталось?

– Я не считала ему зубы. Но половины, кажется, нет.

– Да, – согласился жандарм, – убыток в хозяйстве заметный.

Додо услышала за спиной шелест кредиток. Обернулась:

– О! Да вы – богатый мужчина, капитан.

– Корпус жандармов его императорского величества никогда не отличался мещанской скаредностью… Тьфу! – плюнул Дремлюга на пальцы, чтобы считать удобнее. – Пожалте! На золотые не наберет. А так, беленькие, ему в самый раз… Вы довольны, мадам?

– Мне-то что? Мне зубы не выбивали. – Додо спрятала деньги в стол. – А с чего такая щедрость корпуса жандармов? – спросила.