Александровский дворец в Царском Селе. Люди и стены. 1796—1917. Повседневная жизнь Российского императорского двора - Игорь Зимин

Те, кто работал с Николаем II годами, единодушно отмечали ум царя и его способность схватывать «на лету главную суть доклада».

Царь «понимал, иногда с полуслова, нарочито недосказанное; оценивал все оттенки изложения. Но наружный его облик оставался таковым, будто он все сказанное принимал за чистую монету. Он никогда не оспаривал утверждений своего собеседника; никогда не занимал определенной позиции, достаточно решительной, чтобы сломить сопротивление министра, подчинить его своим желаниям и сохранить на посту, где он освоился и успел себя проявить… Царь был внимателен, выслушивал, не прерывая, возражал мягко, не поднимая голоса».[504]

Николай II сознательно воспитал в себе «закрытость» мимики, эмоций и мнений, отчетливо понимая, что его «мнение» или неосторожное замечание могут легко превратиться в «высочайшее повеление». Он продолжил традицию, сформировавшуюся еще при Александре II, четко разграничивавшего свою частную жизнь и работу. Этому правилу Николай II следовал неукоснительно, поэтому «только с министрами на докладах царь говорил серьезно о делах, их касающихся. Со всеми другими, с членами императорской фамилии, с приближенными, – государь тщательно старался избегать ответственных разговоров, которые могли бы его вынудить высказать свое отношение по тому или иному предмету».[505]

Наиболее проницательные современники это понимали довольно отчетливо. А. Богданович пересказала в дневнике (8 июня 1908 г.) одно из подобных мнений: «Стишинский говорил про царя, что он – сфинкс, которого разгадать нельзя. Царь – слабовольный, но взять его в руки невозможно, он всегда ускользает, никто влияния на него иметь не может, он не дается, несмотря на всю слабость характера».[506]

Завершая разговор о манере работы царя, уместно привести высказывание В.И. Гурко, которое полностью вытекает из вышеизложенного: «Техника царского ремесла имеет свои трудные стороны, но и свое немаловажное значение, хотя бы с точки зрения степени достигаемой популярности. Эта техника Николаю II и Александре Федоровне была совершенно чужда и даже недоступна. Но у государя отсутствие непринужденности в общении с незнакомыми ему лицами искупалось чарующим выражением его глаз и теми особыми флюидами личного обаяния, которые обвораживали всех, впервые к нему приближавшихся. Императрица, наоборот, всех обдавала холодом и вызывала у своих собеседников отнюдь не симпатичные к себе чувства».[507]

Конечно, царская работа[508] не могла занимать все время императора, и у него оставалось время для общения с очень узким кругом близких ему лиц.

Как правило, после завтрака (после 14.00) Николай II гулял. Чаще один, иногда с детьми. Он очень ценил эти прогулки, и только самые чрезвычайные обстоятельства могли заставить его их пропустить. Ценил настолько, что даже проливной дождь не был поводом пропустить прогулку. Это было время уединения, иногда неспешных разговоров с близкими и общения с детьми. Во время прогулок Николай II стремился максимально загрузить себя физически, проходя в хорошем темпе значительные расстояния. Зимой мог встать на лыжи, о чем не раз писал в дневнике: «Скатывались с… дочками на лыжах с горы»; «сделали круг по парку и затем скатывались с Парнаса на лыжах»; «Хорошо покатался с дочерьми на лыжах»). Были и экстремальные забавы, когда император с детьми скатывался с крутого склона у Белой башни: «…дети съезжали с горы на лопатах»; «Покатался с дочками с горы». Впрочем, те, кто представляют склоны горы Парнас в Александровском парке, согласятся с тем, что это почти слаломная трасса.

Зимой император время от времени, вместо прогулки, расчищал дорожки парка от снега: «Гулял и работал над остатками снега в теневой части сада». Весной с детьми колол лед на прудах. Когда с аллей и каналов Александровского парка стаивал снег, наступало время велосипедных прогулок и семейных плаваний на байдарке. Довольно редко император совершал прогулки верхом.

В 20 часов начинался обед, который продолжался около часа. Как правило, на обеде присутствовали только взрослые. Начиная с 1907 г. к взрослому столу стали иногда приглашать старших дочерей. За время жизни семьи в Александровском дворце сотрапезники периодически менялись. В 1904 г. «с царями» часто обедала Лили Ден,[509] которую императрица считала подругой. В январе 1905 г. в числе обедавших впервые упоминается флаг-капитан К. Нилов. В сентябре 1905 г. в числе обедавших появляется А.А. Танеева.[510] Периодически за обедами собиралось большое общество. Но всегда это были люди, к которым «цари» были расположены лично. Так, в сентябре 1905 г., наряду с Танеевой, на обеде присутствовали четыре офицера с императорской яхты «Полярная звезда».

А.А. Вырубова, Александра Федоровна, Ю.А. Ден

После обеда время могло распределяться по-разному. Все зависело от степени занятости императора. Дочери, во всяком случае, уходили к себе на второй этаж, на Детскую половину Александровского дворца. Если император после обеда оставался с гостями, а это, как правило, были «свои», то можно было всем вместе посмотреть «огромную коллекцию фотографий Гана из поездки в шхеры». Часто играли в «дутье», бильярд, домино. На политические темы во время досуга не разговаривали. Это считалось некорректным, и, кроме этого, все понимали, что император «наедается» политикой в свои «рабочие» часы. Великий князь Александр Михайлович свидетельствует: «Все темы о политике были исключены… В царской семье существовало молчаливое соглашение насчет того, что царственные заботы царя не должны были нарушать мирного течения его домашнего быта. Самодержец нуждался в покое».[511] Этого же правила придерживалась и Александра Федоровна. Ее фрейлина писала: «Она никогда не говорила о политике со своими придворными – на эту тему было наложено табу».[512]

Иногда вечером выбирались в гости. Как правило, в дом А.А. Танеевой, которая жила в нескольких минутах[513] езды от Александровского дворца. Для «царей» это была редкая возможность провести вечер в неофициальной обстановке: «После обеда поехали к Ане. У нее были Дены и офицеры с яхты. Видели небольшое забавное представление чревовещателя. Затем поиграли в общую игру и закусили; дома в 12 ½».

Периодически дела накапливались, и император не успевал прочесть все бумаги до обеда, тогда он уходил в Кабинет и работал еще 2–3 часа: «Занимался почти до 11 час…»; «Читал долго после обеда». Это чувство долга и трудолюбие царя отмечало и ближайшее окружение: «Исключительное самообладание давало царю силы проводить целые часы за неустанным чтением представляемых ему докладов и подробных записок. В этом тягостном и неинтересном для него занятии он полагал главное исполнение своего долга и не отступал от него. “Я никогда не позволю себе идти спать, – говорил он, – пока совсем не расчищу моего письменного стола”».[514]

После того как император завершал работу с бумагами, он возвращался на половину императрицы и день завершался в 23.00–24.00 вечерним чаем.

Так проходил обычный рабочий день. Конечно, приведенная «схема» не была статичной. Наряду с докладами, были необходимые представительские мероприятия и инспекционные поездки. График в этих случаях корректировался. С возрастом, временем года и политической ситуацией в стране характер дел и развлечений мог меняться. Однако если обобщить, то получалось, что «средний» рабочий день Николая II складывался из четырех «утренних» рабочих часов, часа-полутора часов после завтрака, двух часов после чая и периодических часа-двух после обеда. В результате набирались стандартные восемь-девять рабочих часов, что для первого лица страны не является таким уж перегруженным графиком.

Как упоминалось, даже личные праздники неизбежно принимали оттенок государственно-представительских мероприятий. Например, особым днем в Александровском дворце было 6 декабря – день тезоименитства Николая II. Но, наряду с родными, в этот день (например, 6 декабря 1907 г.) императора, в числе прочих, поздравляли: бывшие кормилицы Николая II Дарья Легонькова и «Смолина из Тосно» (9.00–10.40); садовник Петров из Петергофских оранжерей с цветами (9.00–11.45). На Рождество 25 декабря 1907 г. царей поздравляли кормилицы их детей: Негодова-Крот, Воронцова, Мурина и Ершова, Иванова и Кузьмина.[515]

Так же обстояло и с Рождеством, когда, кроме семейной елки, Николай II обязан был посещать елки, устраиваемые по традиции, заведенной Александром III, для охраны и слуг. При этом все приглашенные на елки предварительно высказывали пожелания, что они хотят получить в подарок в пределах положенной им суммы (15–25 руб.). Когда 25 декабря 1905 г. «в высочайшем присутствии» устроили елку для чинов Конвоя и Сводного батальона, то на ней были и слуги, работавшие в Александровском дворце.[516] На этой елке водопроводный мастер Павел Овечкин получил портсигар, установщик Илья Дроздов – серебряные столовые ложки. Другие получили в подарок подстаканники серебряные с чайной ложкой и стаканом, серебряные ножи и вилки, часы серебряные с цепочкой, чайные серебряные ложки (8 шт.). Вероятно, многие из этих вещей были закуплены у К. Фаберже, мастера которого производили широкую линейку недорогих стильных рождественских подарков.[517]