Александровский дворец в Царском Селе. Люди и стены. 1796—1917. Повседневная жизнь Российского императорского двора - Игорь Зимин

Алексей с осликом Ванькой

Что касается подарков, то они были очень разными. Императрица Александра Федоровна по традиции дарила дочерям по крупной жемчужине для их будущего ожерелья. Цесаревичу Алексею по статусу подарки были богаче. Например, 30 июля 1914 г. вдовствующая императрица Мария Федоровна после официального завтрака подарила «маленькому Алексею» маленького ослика Ваньку, «чему он был очень рад».[490] А на тезоименитство, 5 октября 1914 г., бабушка-императрица подарила 10-летнему внуку настоящий маленький автомобиль, что «его необычайно обрадовало».[491]

С.И. Тютчева оставалась на должности воспитательницы дочерей Николая II вплоть до лета 1912 г. В мае 1912 г. Тютчева получила письмо от статс-дамы Нарышкиной с извещением о том, что «императрица находит, что при взаимном непонимании воспитание детей невозможно и что им лучше расстаться». Причина такого решения Александры Федоровны состояла отчасти в том, что обе дамы не отличались легким характером,[492] поскольку у каждой имелась «своя» система воспитания царских дочерей. После ряда мелких столкновений с Александрой Федоровной они основательно «схватились» по поводу присутствия в Александровском дворце Г. Распутина и А. Вырубовой.

Ольга и Татьяна на осликах. 1900 г.

Тютчева совершенно не желала понимать, почему простой мужик имеет доступ не только в Александровский дворец, но и в комнаты взрослых девушек-принцесс. Своего недоумения она не скрывала и «выносила сор из избы»: «Воспитательница великих княжон крайне негодовала на то, что Распутин бывает в их комнате и даже кладет свою шапку на их кровати. Императрица же заявила, что она не видит в этом ничего дурного. Тогда возмущенная С.И. Тютчева обратилась к государю. Он согласился с ее мнением и сказал, что переговорит по этому поводу с государыней. Результатом же переговоров царя и царицы явилось немедленное удаление Тютчевой от двора».[493] Впрочем, в записках С.И. Тютчевой (1945) об этом нет ни слова. Своим же близким она действительно говорила, что настоящей причиной ее отставки было отрицательное отношение к Г. Распутину и А.А. Вырубовой, «о чем последняя всегда сообщала императрице».

ОТМА в профиль. 1914 г.

После отречения Николая II в марте 1917 г. и изоляции всей семьи в Александровском дворце образование младших детей было продолжено усилиями тех, кто остался при семье. Буквально до последних дней жизни Александра Федоровна преподавала Алексею катехизис, гофлектрисса «Трина» Шнейдер – математику, лейб-медик Е.С. Боткин – русский язык, фрейлина графиня А.В. Гендрикова давала Татьяне уроки искусства, баронесса С.К. Буксгевден обучала трех младших сестер игре на фортепиано и давала Алексею уроки английского языка.[494] Кроме этого, с семьей остались учителя П. Жильяр и С. Гиббс, которые продолжали заниматься с мальчиком.

Император и императрица в Александровском дворце

Для Николая II и его супруги Александровский дворец был не только домом, но и главным рабочим местом, поскольку император тогда был единственным «фрилансером»[495] империи.

Мы уже упоминали, что Николай II, став императором в 1894 г., немедленно впрягся в хомут нескончаемых государственно-представительских обязанностей. Это был непрерывный процесс как у любого первого лица, работавшего по принципу: «Попала белка в колесо – пищи, но беги». Сам император писал об этом: «Утром начались доклады и колесо обычных занятий завертелось» (24 ноября 1903 г.).

23 декабря 1905 г. Александра Федоровна писала сестре о муже: «Ники работает, как негр. Иногда ему даже не удается выйти подышать воздухом – разве что уже в полной темноте. Он страшно устает, но держится молодцом и продолжает уповать на милость Господа».[496] Прошло еще шесть лет, и опять почти те же самые слова (31 мая 1911 г.): «…нам совершенно необходим этот отдых: мой муж работал, как негр, целых 7 месяцев. Я же почти все это время была больна. Спокойная, уютная жизнь на борту яхты всегда оказывала на нас самое благотворное воздействие».[497]

Алгоритм императорской работы сложился еще при Николае I, и все последующие императоры с большей или меньшей точностью копировали его. Конечно, была текучка. Например, только 15 ноября 1907 г. императору фельдъегеря доставили 6 пакетов и 19 телеграмм, последняя из них прибыла в Александровский дворец в 23 часа 50 мин.[498]

Важной частью работы императора были утренние доклады министров и сановников. Кроме этого, было множество «представлявшихся». Николай II принимал их у себя в рабочем кабинете, непременно выходя из-за стола.

Конечно, была некоторая разница в приеме постоянных докладчиков и «разовых» представлявшихся. С первыми император работал, со вторыми – играл роль. Очень часто, принимая разового докладчика, император подходил к окну и поворачивался к нему спиной, глядя на собеседника. Свет тогда падал на представлявшегося, а лицо царя оказывалось в тени, и за его мимикой было трудно следить. Когда царь терял интерес к собеседнику или вопрос был исчерпан, он слегка поворачивался к окну и задавал один-два малозначащих вопроса. Это означало, что аудиенция себя исчерпала. Конечно, «ход к окну» и поворот спиной к свету относились к маленьким профессиональным хитростям, столь важным при повседневной работе с людьми…

Один из таких разовых докладчиков описывал представление Николаю II в апреле 1905 г. в Александровском дворце следующим образом: «Я вошел. Царь был в кителе, безо всяких орденов, и, когда я, входя, закрывал за собою две тяжелые двери, он, встав из-за стола и разминаясь и нагибаясь, подошел к окну, а затем повернулся мне навстречу. Я низко поклонился; царь сделал шага два или три ко мне и на представление Глазова пожал мне руку».[499]

Если представление происходило повторно, то император мог предложить собеседнику сесть: «Государь принял меня в кабинете и на этот раз предложил мне сесть».[500] Все отлично понимали, что это больше, чем жест обычной вежливости. Это расценивалось как свидетельство расположения к собеседнику, которого причисляли к негласному списку «своих».

Следует подчеркнуть, что Николай II «на работе» активно использовал свое природное обаяние, буквально очаровывая собеседников вниманием к их проблемам. Те, кто встречался с царем, отмечали, что он, общаясь с собеседником, все свое внимание «сосредотачивал на личности того, с кем он говорил, выказывая живой интерес к его службе, к его здоровью, к его семейному и даже материальному положению и т. п…».[501] Дейл Карнеги тогда еще не написал своих знаменитых книг,[502] но российские императоры на эмпирическом уровне уже вполне владели методикой, которую психолог опишет несколькими десятилетиями позже.

Но обаяние не всегда срабатывало, и некоторые из собеседников царя довольно отчетливо чувствовали, что весь церемониал – это только дань традиции и прошлому. Что его выполняют «без души» и только в силу обязанности. Да и принимать приходилось подчас людей, отношение к которым было у Николая II весьма сложным. Но принимать их было надо, надо было улыбаться и говорить все нужные слова. Мемуаристы это прилежно фиксировали: «6 мая, в царский день, я был вынужден ехать в Царское Село, так как получил официальное предложение… Была обедня, было поздравительное дефилирование мимо государя и государыни, был завтрак. Завтрак был сервирован на отдельных небольших столах – по 6–8 кувертов на каждом. Вся церемония носила характер скучной формальности».[503]

Те, кто работал с Николаем II годами, единодушно отмечали ум царя и его способность схватывать «на лету главную суть доклада».

Царь «понимал, иногда с полуслова, нарочито недосказанное; оценивал все оттенки изложения. Но наружный его облик оставался таковым, будто он все сказанное принимал за чистую монету. Он никогда не оспаривал утверждений своего собеседника; никогда не занимал определенной позиции, достаточно решительной, чтобы сломить сопротивление министра, подчинить его своим желаниям и сохранить на посту, где он освоился и успел себя проявить… Царь был внимателен, выслушивал, не прерывая, возражал мягко, не поднимая голоса».[504]

Николай II сознательно воспитал в себе «закрытость» мимики, эмоций и мнений, отчетливо понимая, что его «мнение» или неосторожное замечание могут легко превратиться в «высочайшее повеление». Он продолжил традицию, сформировавшуюся еще при Александре II, четко разграничивавшего свою частную жизнь и работу. Этому правилу Николай II следовал неукоснительно, поэтому «только с министрами на докладах царь говорил серьезно о делах, их касающихся. Со всеми другими, с членами императорской фамилии, с приближенными, – государь тщательно старался избегать ответственных разговоров, которые могли бы его вынудить высказать свое отношение по тому или иному предмету».[505]