Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки - Маркус Вольф

В конце бесед, прошедших безрезультатно, Брандт спросил: “А что теперь?” Штоф ответил: “Нужна пауза, чтобы обдумать положение”. Мои сотрудники сообщали об их неофициальных контактах, о том, что в окружении Брандта существует желание продолжить переговоры, даже если при этом станут необходимыми уступки. Один из наиболее доверенных сотрудников Брандта Конрад Алерс сказал Герману фон Бергу: “Мы едины насчет того, что признание состоится, но мы еще не можем пойти на него: с внутриполитической точки зрения — из-за июньских выборов, а по внешнеполитическим причинам — из-за позиции союзников, особенно США, и из-за позиции ГДР”.

Не прошло и трех месяцев, как Москва и Бонн согласовали “германо-советский договор”. За две недели до встречи Брандта и Брежнева, во время которой должно было состояться подписание документа, Хонеккеру пришлось посетить Брежнева. В ходе беседы кремлевский лидер резко выступил против амбиций СЕПГ, намеревавшейся “помочь правительству Брандта и сотрудничать с германскими социал-демократами”. Между ГДР и ФРГ не должно быть сближения. Генеральный секретарь даже счел необходимым добавить: “Эрих, у вас ведь стоят наши войска, не забывай никогда об этом. Без нас не было бы ГДР”.

Головомойка, собственно говоря, предназначалась Вальтеру Ульбрихту. Первый человек в СЕПГ очень тщательно читал мои сообщения и анализы, доверяя скорее им, нежели документам, которые фабриковали сотрудники его аппарата. Ульбрихт, всегда не доверявший советской политике в германском вопросе, очевидно, разглядел двойную игру Брежнева. Он начал осторожно формулировать подходы самостоятельной политики в отношении ФРГ.

Но большинству руководящих функционеров СЕПГ жесткие руководящие указания из Москвы пришлись как нельзя кстати. Я сам столкнулся с этим в начале августа 1970 года, во время отпуска, который я с семьей проводил в доме отдыха болгарского государственного руководства для высокопоставленных зарубежных гостей. Немецкие сотоварищи по отпуску даже во время солнечных ванн рассуждали об опасности восточной политики Брандта. Если согласиться с ней, полагали они, под угрозой окажется безопасность и даже существование ГДР. С непривычной откровенностью они строили прогнозы свержения Ульбрихта и прихода к власти Хонеккера.

Казалось, их не беспокоил и предстоящий визит Брандта в Москву. Они исходили из того, что Кремль будет рассматривать визит канцлера как событие низкого протокольного ранга и обращаться с Брандтом как с любым государственным деятелем Запада. Мне доставляло мало удовольствия портить себе отпуск такого рода дискуссиями. Я сказал только заведующему международным отделом Центрального Комитета Паулю Марковски, одному из немногих рассудительных отпускников из ГДР: “Они удивятся”.

Рано утром 13 августа я развернул “Правду”. На первой полосе — фото Вилли Брандта, рядом с ним набранное крупным шрифтом сообщение о подписании договора. Я схватил пачку газет, которые по утрам доставлялись из Москвы самолетом, и положил по экземпляру каждому немецкому отдыхающему в столовой. Удивление, изобразившееся на большинстве лиц, принесло мне некоторое удовлетворение. Но замешательство продолжалось недолго — “бетонные головы” еще теснее сплотились вокруг Эриха Хонеккера.

Летом 1970 года умножились признаки, свидетельствовавшие о том, что Хонеккер дистанцировался от своего наставника Ульбрихта. Мне бросилось в глаза, как этот “ученик чародея” во время церемонии официального поздравления Ульбрихта с днем рождения вопреки своему обыкновению держался на заднем плане. Хонеккер, который без поддержки Ульбрихта никогда не выдвинулся бы на передовые позиции в руководстве, мог теперь отказаться от покровительства. Он понимал, что состоит в союзе с Москвой.

Когда Хонеккер на условиях строгой конфиденциальности получил от Абрасимова листок с русским текстом, посвященным состоянию советских переговоров с ФРГ, мы, а тем самым и Ульбрихт, уже знали от нашего источника в СвДП полный текст проекта договора. Со свойственным ему чутьем на политические повороты Ульбрихт последовал оценке моей службы, предлагавшей всерьез отнестись к восточной политике Брандта. На пленуме Центрального Комитета он сделал очень тонкие замечания об отношениях с Федеративной республикой. Я узнал из окружения Ульбрихта, что он даже планировал создание общегерманских комиссий, но это предложение не нашло поддержки в политбюро.

Разногласия в партийной верхушке относительно оценки боннского правительства и СДПГ становились все отчетливее. Ульбрихт отверг разработанные для него аналитические материалы, подтверждавшие прежний монолитный образ врага — западногерманского реваншизма. Он верил нашим оценкам, в соответствии с которыми политика разрядки, проводившаяся Брандтом, находилась под угрозой из-за нападок правых сил. Наш источник Герта — секретарша крайне правого политика ХДС Вернера Маркса — информировала нас о взаимодействии консервативных сил со средствами массовой информации, прежде всего с концерном Шпрингера. Путем “вбрасывания” и публикации фальсифицированных или подлинных секретных документов в сочетании с манипулированием общественным мнением раздувалась настоящая истерия. Переговоры с Востоком, которые вел Брандт, представлялись предательством национальных интересов, и это напоминало кампанию против него как против изменника Родины, развернутую в первые годы существования Федеративной республики.

Во время встречи со мной один из важнейших источников в СДПГ описал, под каким давлением находятся правительственные фракции. Они были готовы даже считаться с переходом части своих депутатов в оппозицию и утратой парламентского большинства. Ответственные сотрудники Центрального Комитета отвергли нашу оценку положения в федеральном правительстве, так как она, по их мнению, “лила воду на мельницу Ульбрихта” и его советников Герхарда Кегеля и д-ра Вольфганга Бергера. В свое время Кегель, работавший в немецком посольстве в Москве, сообщил советской разведке дату нападения Гитлера. Советник по экономическим вопросам Бергер знал о растущем сомнении Ульбрихта в способностях Хонеккера руководить партией и государством в усложнявшихся условиях.

Вальтер Ульбрихт понимал значение научно-технической революции. Он видел бурный рост производительных сил в Федеративной республике и других развитых капиталистических странах и начал делать из этого собственные выводы. Ульбрихт с большим интересом наблюдал за новейшими технологическими разработками, которые добывала моя служба. В узком кругу он высказывал сомнения насчет способности Москвы сделать необходимые выводы из происходивших изменений.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});