Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом - Пэлем Грэнвилл Вудхауз

просто свинство!

— Кто хочет справедливости, — зевнула Герцогиня, — пускай не суется в шоу-бизнес.

Высказав эту неоспоримую истину, она вновь задремала, что послужило для всех сигналом. Сонливость заразительна, а бодрящее действие пищи уже проходило. На четыре часа дня была назначена репетиция ансамбля, и сейчас разумнее всего было прилечь и поспать, пока еще оставалось время.

Герцогиню пробудили кубиком льда из бокала, заплатили по счету, и вся компания, позевывая и болтая, вывалилась на солнечный пустынный променад.

Джилл отстала и присела на скамейку с видом на море. Усталость наваливалась свинцовым грузом, лишая сил, а от одной мысли о том, чтобы идти в меблированную комнату, снятую из экономии пополам с Ангелочком, отнимались ноги.

Утро было великолепное, ясное и безоблачное, теплая свежесть еще не сменилась дневной жарой. Сверкала на солнце океанская гладь, лениво плескали о серый песок легкие волны. Джилл зажмурилсь от слепящего блеска, и мысли ее вернулись к сказанному Ангелочком.

Если Уолли и правда переделывает пьесу, с ним неизбежно придется сталкиваться. Джилл не была уверена, что готова к общению. С другой стороны, появится человек, с которым можно поговорить о чем-то, помимо бесконечных пересудов о театре — кто-то из прежней жизни.

Фредди для этого уже не годился: гордый полученной большой ролью, он всей душой прикипел к театральной жизни и в последнее время неизменно переводил разговор на «Американскую розу» и свое в ней участие.

Джилл начала избегать его, и Фредди еще больше сдружился с Нелли Брайант. Они стали неразлучны. Джилл пару раз ходила с ними перекусить, но профессиональные разглагольствования Фредди, которого Нелли могла слушать бесконечно, утомляли Джилл, и она часто оставалась одна. В труппе были и другие симпатичные ей девушки, но у каждой имелись близкие подруги, и Джилл всегда чувствовала себя лишней в их компании. Сейчас усталость мешала обдумать все как следует, но мысль о том, что Уолли хоть немного развеет надоевшее одиночество, оказалась неожиданно приятной…

Едва не свалившись со скамейки, Джилл поморгала, отгоняя коварно подкравшийся сон. Она уже собиралась с силами, чтобы отправиться в долгий утомительный поход домой, когда совсем рядом послышалось:

— Доброе утро!

Джилл обернулась.

— А, это ты, Уолли!

— Не ожидала?

— Да нет, Милли Тревор говорила, что видела тебя ночью на репетиции.

Уолли обошел скамейку и присел рядом. Глаза у него были уставшие, подбородок зарос темной щетиной.

— Уже завтракала?

— Да, спасибо. А ты?

— Не успел еще. Как ты себя чувствуешь?

— Устала.

— Странно, что жива. Я видел много генеральных репетиций, но эта бьет все рекорды! Почему нельзя было спокойно провести ее в Нью-Йорке, а вчера прогнать спектакль без декораций? Должно быть, в музыкальных комедиях просто положено все делать навыворот. Прекрасно же понимали, что ставить новые декорации придется всю ночь напролет! Вижу, как ты вымоталась. А почему еще не в постели?

— Сил не было идти… сейчас двинусь потихоньку, пора.

Джилл приподнялась со скамейки, но рухнула обратно. Блеск воды завораживал, и она снова прикрыла глаза. Уолли продолжал что-то говорить, потом голос его стал слабее и будто бы отдалился, а бороться с желанным сном стало вовсе невмоготу…

Очнувшись как от толчка, она открыла глаза и тут же зажмурилась. Солнце уже палило вовсю. Стоял один из тех преждевременно теплых дней ранней весны, когда зной наваливается, будто в разгар лета. Вновь открыв глаза, Джилл почувствовала себя на удивление свежей, а также обнаружила, что голова ее покоится на плече Уолли.

— Я что, спала?

Уолли рассмеялся.

— Так, немного вздремнула. — Он энергично помассировал свою левую руку. — Ну, как, легче теперь?

— Боже мой, я совсем отдавила тебе плечо! Зачем же ты столько терпел?

— Боялся, что упадешь. Ты просто вдруг закрыла глаза и завалилась набок.

— А который час?

Уолли глянул на часы.

— Начало десятого.

— Десятого! — пришла в ужас Джилл. — Значит, я на целых три часа приковала тебя к месту!

— Ничего страшного. Кажется, я и сам вздремнул. Были с тобой как детишки в лесу в той сказке, разве что птички не прилетели и не засыпали нас листвой.

— Но ты же так и не позавтракал! Наверное, умираешь с голоду!

— Да уж, проплывай мимо яичница, я бы ее охотно подцепил. Ладно, времени для завтрака еще навалом. Многие врачи уверяют, что завтракать вообще вредно, а индийские факиры обходятся без еды по несколько дней кряду, чтобы возвысить душу. Давай-ка я провожу тебя домой. Надо выспаться как следует, в постели.

— Даже не думай провожать! Лучше иди поешь.

— Еда подождет! Прежде надо убедиться, что ты дома в целости и сохранности.

Джилл снова почувствовала, как хорошо ей с Уолли. Такого чувства до сих пор у нее не вызывал никто. Она вдруг ощутила укол вины, как будто обманным путем получала нечто ценное.

— Уолли!

— Что?

— Тебе… не обязательно быть таким добрым ко мне.

— Да ну, глупости! Меня не убудет, если протяну руку другу в беде… вернее, плечо подставлю.

— Ты же понимаешь, о чем я. Я пока не могу… то есть, я не…

— Он улыбнулся добродушно и немного устало.

— Если ты хочешь сказать то, что я думаю, не трудись! Мы поговорили две недели назад, и я все понял, не волнуйся. — Он взял Джилл под руку, и они свернули с набережной. — Мы правильно идем? Показывай дорогу. Я отлично понимаю твои чувства. Мы старые друзья и ничего больше. Тем не менее, как старый друг, я настаиваю на своем праве поступать как старый друг. Если старый друг не может поступать как старый друг, как же ему поступать? Так что исключим эту тему из беседы… или ты так устала, что вообще не в состоянии разговаривать?

— О нет!

— Тогда должен сообщить, что с юным Пилкингтоном все кончено…

— Что?!

— Нет-нет, только в переносном смысле. Человек-жираф еще дышит и, судя по той скорости, с какой он рванул в отель, еще не встал из-за стола. Однако сердце его разбито. После генеральной репетиции прошло совещание, где наш приятель Гобл, не выбирая выражений — такой прямоты я не припомню даже у него, — сообщил Пилкингтону, что отдает его гнилую заумную белиберду — так и сказал! — на переделку в чужие руки. Вот они, эти руки — правая чужая справа, левая чужая слева. Да-да, орудием убийства творческих дерзаний юного гения избрали не кого иного, как меня! Более того, первый акт и большую часть второго я уже переписал. Гобл предвидел такой поворот и велел мне приниматься за дело еще две недели назад, с тех пор я и тружусь в поте лица. Новую