Левая рука тьмы: Левая рука тьмы. Планета изгнания. Гончарный круг неба. Город иллюзий - Урсула Ле Гуин

20. Бессмысленная поездка

В своих записях, которые Эстравен вел во время перехода через Гобрин, он удивлялся тому, почему его товарищ стыдится плакать.

Я мог бы тогда же объяснить ему, что это не столько стыд, сколько страх. Теперь, в вечер после смерти Эстравена, я оказался в холодной стране, которая лежит за пределами страха. Я понял, что здесь можно плакать, но что в этом толку?

Меня привезли в Сассинот и посадили в тюрьму, потому что я находился в обществе объявленного вне закона, а главное потому, что не знали, что со мной делать. С самого начала, еще до получения официального приказа из Эрхенранга, со мной обращались хорошо. И моя кархидская тюрьма оказалась хорошо обставленной комнатой в Башне лордов Сассинота. Там был очаг, радиоприемник, кормили пять раз в день. Особых удобств не было, постель была жесткая, одеяло тонкое, пол голый, воздух холодный, как во всех помещениях в Кархиде. Но ко мне прислали врача, и его руки и голос дали мне гораздо больший комфорт, чем что-либо в Оргорейне. Дверь оставалась незапертой. Я помню, как она стояла открытая, а я хотел закрыть ее из-за сквозняка из коридора. Но у меня не было ни сил, ни мужества, чтобы встать с постели и прикрыть дверь моей комнаты.

Врач, серьезный, основательный молодой человек, сказал мне:

— Вы истощены. В течение пяти или шести месяцев вы перенапрягались и недостаточно питались. Вы истратили себя. Больше вам нечего тратить. Лежите, отдыхайте. Лежите спокойно, как реки подо льдом зимой. Ждите.

Но, засыпая, я снова оказывался в грузовике, в куче остальных заключенных. Все мы дрожали, жались друг к другу в поисках тепла. Все, кроме одного. Этот один лежал у решетки холодный, со ртом, полным засохшей крови. Он был предателем. Он ушел сам, покинув меня. Я просыпался, дрожа от гнева, от бессильного гнева, который переходил в слезы слабости.

Должно быть, я был болен. Помню сильную лихорадку, и врач остался со мной на ночь, а может, и на несколько ночей.

Я не помню эти ночи. Помню лишь свой жалобный голос:

— Он мог остановиться. Он видел стражников. Он шел прямо на их ружья.

Юный врач некоторое время молчал.

— Вы хотите сказать, что он убил себя?

— Может быть…

— Это худшее, что можно сказать о друге. Я не верю, что Харт рем ир Эстравен был способен на это.

Я забыл, как относятся эти люди к самоубийству. Право выбора существует лишь для нас. Они же считают самоубийство отречением от права выбора, предательством по отношению к самому себе. Для кархидца, читающего наше Евангелие, преступление Иуды не в том, что он предал Христа, а в том, что он своими последующими действиями отнял у себя право на прощение, на перемену, на саму жизнь — его самоубийство.

— Значит, вы не зовете его — Эстравен-предатель?

— Его никто не называл так. Очень многие вообще не верят в его преступление, господин Ай.

Но я не способен был увидеть в этом утешение и лишь плакал от непрекращающейся пытки.

— Почему они застрелили его? Почему он мертв?

На это врач не отвечал. Ответа просто не было.

Формально меня ни разу не допрашивали.

Меня спросили, как я бежал с Пулафенской фермы и как добрался до Кархида, спросили, кого я вызвал по радио. Я все рассказал. Эту информацию направили прямо в Эрхенранг королю. Сведения о корабле держались втайне, но новости о моем побеге из Орготской тюрьмы, о зимнем переходе через лед, о том, что я нахожусь в Сассиноте, сообщались и обсуждались открыто.

В сообщениях радио не упоминалось ни об участии Эстравена в этом деле, ни о его смерти. Но и об этом было известно.

Секретность в Кархиде заключается в осторожности, во взаимно согласованном молчании, в отказе от расспросов. В бюллетенях говорилось лишь о посланнике, господине Ае, но все знали, что это Харт рем ир Эстравен похитил его из рук орготов и вернулся через лед в Кархид, чтобы доказать ложность утверждения сотрапезников о моей внезапной смерти от лихорадки в Мишпори прошлой осенью. Эстравен очень точно рассчитал последствия моего возвращения. Скорее он недооценил их. Из-за чужака, который больной и беспомощный лежал в Сассиноте, в течение десяти дней пали два правительства.

Конечно, орготское правительство сохранилось, только одна группа сотрапезников сменилась другой. Контроль над Тридцатью Тремя перешел в другие руки.

Как говорят в Кархиде, у одних тени стали длиннее, у других — короче. Фракция Сарфа, отправившая меня на Пулафенскую ферму, несмотря на беспрецедентное замешательство, вызванное тем, что ее уличили во лжи, держалась, пока Аргавен не объявил публично о приземлении звездного корабля в Кархиде. В этот день фракция Оболе, партия открытой торговли, взяла верх в Правительстве Тридцати Трех. Так что я в конце концов сослужил им службу.

В Кархиде падение правительства означает главным образом разжалование и смещение премьер-министра и перемещения в кноремми. Тайб не делал попыток удержаться. Моя нынешняя ценность в игре международного шифгретора плюс оправдание (по моему настроению) Эстравена придали мне такой вес, что он подал в отставку еще до того, как было публично объявлено об ожидающемся прибытии звездного корабля. Получив сообщение от Тессичера, он дождался известия о смерти Эстравена и тут же подал в отставку.

Когда Аргавен полностью был информирован, он послал мне приглашение немедленно прибыть в Эрхенранг вместе с немалой суммой на расходы. Администрация Сассинота оказалась тоже очень любезной и послала со мной молодого врача, потому что я все еще был не в форме. Мы проделали путешествие на моторных санях. Я помню его лишь частично.

Оно было ровным и неторопливым, с остановками, когда мы ожидали, пока снегоочистители подготовят дорогу, и с долгими ночами в гостиницах. Оно продолжалось не более двух или трех дней, но мне оно показалось очень долгим, и я помню лишь, как мы через северные ворота Эрхенранга въезжали на боковые глубокие улицы, поднимая снежную пыль.

Здесь я почувствовал, что сердце мое окрепло, а мозг прояснился. Раньше я был словно разбит на куски. Теперь, несмотря на усталость от путешествия, я понял, что во мне еще осталась сила, сила привычки, вероятно, потому, что здесь было место, которое я знал, город, в котором я жил и работал больше года. Я знал улицы и башни, знал дворцы и дороги. Я понял, что здесь я должен завершить дело, за которое умер Эстравен.

Я должен установить ключевой камень арки.

В городе меня ждал приказ остановиться в одном из домов для гостей внутри самого дворца. Это был Дом Круглой Башни, который означал высокий уровень шифгретора при дворе, а не только расположение короля и признание им высокого положения гостя. Здесь обычно жили послы дружественных стран. Это был очень хороший знак.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});