Возраст не помеха - Уильям Уиллис

XVI

Мною овладело полное безразличие — энтузиазма, энергии, жизнелюбия как не бывало. Слишком тяжело, видно, пришлось в плавании, а последние дни на рифе доконали меня. Сейчас я был самый обычный моряк, который всматривается в темноту, одолеваемый одним-единственным желанием — благополучно довести свое судно до берега и самому высадиться на сушу. Перемена произошла во мне прошлой ночью, после того как я миновал первые два рифа и вошел во Внутренний канал. Стоя у штурвала, я думал о том, что утром достигну Австралии и мое плавание закончится. Я совершенно отчетливо представлял себе, как все это произойдет: вот австралийцы, спокойные, дружелюбные люди, симпатизирующие мне, всходят на борт и приветствуют меня. Эта картина возникла передо мной с такой яркостью, что стала как бы явью. Правда, временами я переставал ее видеть, но в минуты опасности она снова и снова возникала перед моим взором. Первый раз она появилась, когда, проснувшись, я обнаружил, что плот уже почти среди бурунов последнего рифа. Вот тут-то я и увидел австралийцев. Они только что ступили на борт, чтобы приветствовать меня, и толпились вокруг. Я даже рассердился, что они не поспешили мне на помощь и предоставили одному выкарабкиваться из беды. И потом это видение возвращалось каждый раз, когда мне предстояло сделать что-нибудь из ряда вон выходящее.

Всю ночь я стоял у штурвала, вглядываясь в темноту. Ветер усилился, и я поднял американский флаг "вверх ногами" — может быть, проходящее судно заметит меня, приблизится, и тогда я смогу получить нужные сведения о Внутреннем канале. Кроме того, я соорудил из парусины большой флаг и поднял его.

Часы шли, мною овладевала усталость, и постепенно я задремал. Время от времени я вставал взглянуть на компас. Сидеть мне становилось все труднее, и в конце концов, чувствуя, что я почти падаю с места, я расстелил матрац и улегся. У меня было одно желание — лежать и не двигаться.

Внезапно впереди показался свет. Я тут же вскочил на ноги. Свет привиделся мне во сне, но я понял это не сразу. Я был уверен, что видел огонь на самом деле, однако спустя некоторое время решил, что ошибся. Мне было очень трудно собраться с мыслями. Ночь была непроглядная, море волновалось, а я все стоял у компаса и буравил глазами темноту в надежде снова увидеть огонь. Через несколько минут, все еще стоя у компаса, я и в самом деле увидел огонь по правому борту. Он мелькнул и исчез. Затем появился снова. Иногда он пропадал на несколько минут, но неизменно возвращался. Может быть, это корабль или рыбацкая лодка, подпрыгивающая на волнах? Ночь была хоть глаз выколи, но огонек светил яркой звездочкой. Я закрепил штурвал, влез на мачту и наконец определил, что это маяк. Он мигал четыре раза, затем делал паузу и через восемь секунд снова мигал. Будь у меня карта, я бы смог определить, где нахожусь, но теперь я знал одно: впереди опасность. Но где — справа или слева?

Четыре вспышки, затем восьмисекундная пауза — теперь сигналы были хорошо видны и с палубы. Повинуясь интуиции, я повернул плот направо, но минут через двадцать лег на прежний курс и продолжал следовать, пока огни не оказались по направлению в два румба правее моего курса.

Приблизившись, я понял, что источник света находится на каком-то выступе, скорее всего на острове во Внутреннем канале — к самому берегу я не мог еще подойти. Немного погодя я увидел прямо под башней отражение света — то ли на скалах, то ли на листьях деревьев. Близко ли до нее? В такую бурную ночь было крайне трудно составить себе правильное представление. Мне казалось, что меня быстро несет вперед.

И вдруг во время восьмисекундной темноты я увидел остров, черной глыбой раскинувшийся совсем рядом, — мрачный, грозный, казавшийся, пока не загорелся свет, очень близким. Я резко потянул штурвал на себя, ощущая полную свою беспомощность перед не подчиняющимися мне силами. В насыщенной опасностью темноте накапливалось нечто, готовившее гибель и мне, и плоту, я понимал это, но ничего не мог сделать. Вдруг свет погас. Я задержал дыхание, почти парализованный ужасом... Свет больше не загорался... Значит, я вошел в затемненный спектр, являющийся последним предупреждением, что впереди скалы.

Плот ударился о них с такой силой, что судорожно сотрясся и завертелся волчком, то подскакивая, словно одержимый, вверх, то опускаясь в какую-то пропасть. Волны отбросили плот на высокую скалу и начали там бомбардировать его.

Это была борьба не на жизнь, а на смерть между скалами, низвергающимися вниз потоками воды и ураганным ветром.

Я зажег бортовой фонарь и увидел, что плот, содрогаясь, стоит на огромном утесе в уродливых наростах, за ним, по его правому борту, могильными камнями громоздятся высокие зазубренные скалы, а впереди плотной стеной тянутся еще более высокие выступы. Слева я увидел одни буруны.

Я еще не оправился от потрясения, которое испытал, ударившись о скалу и попав в самый центр титанического столкновения стихий, и то, что я видел, как-то не доходило до моего сознания. Металлический плот не мог распасться на куски так же быстро, как лодка, но его смертельная пляска неизбежно должна была закончиться тем, что он развалится на бугристой поверхности скалы. Молотившие плот волны, то подымавшие, то низвергавшие его вниз, то перекатывавшие с борта на борт, не давали ему сдвинуться с места.

Я висел на руках, ожидая, что плот вот-вот превратится в груду обломков. То и дело мои руки срывались с канатов, так что казалось, сейчас сломаются пальцы или выйдет из сустава рука. Никогда я не чувствовал себя таким беспомощным, таким ничтожным перед разбушевавшейся стихией. Я не замечал хода времени, как бы слившись в единое целое с бьющимися волнами, скалами и бурунами. Я отделился от времени и погрузился в вечность.

Вдруг, словно не в силах больше выдерживать агонию, плот начал крениться на правый борт. Он наклонился почти до предела, его левый борт, обращенный к острым скалам, задрался так, что плот чуть не перевернулся.

В моем положении — я висел, ухватившись руками за веревку, опираясь одной ногой о палубу и выгнувшись как можно больше вперед, — я находился фактически в западне, но что я мог сделать? Перепрыгнуть через ставший почти вертикально борт было невозможно, спастись через корму — тоже: даже если бы я смог это сделать, там меня ждали буруны. Если бы плот перевернулся, мне бы оставалось только прыгать вниз, но как прыгать с высоты двадцать футов? Меня бы неминуемо подмяло под плот и раздавило под его обломками.

Затем плот начал опускаться, сначала постепенно — его удерживал ветер, но под конец сделал такой резкий рывок, что едва не рассыпался. Через несколько минут — так мне, по крайней мере, казалось — он начал крениться на левый борт, как раз когда я думал, что нахожусь в относительной безопасности.