Кассиопея - Ханна Ким

чего у Мингю до бесячего ровным тоном спрашивают:

– Живой?

– А по мне не видно? – язвит он, ставя на стол пустой стакан. Берет из сушилки чистую кружку и включает кофемашину.

Чонхо хмыкает и переключает свое внимание обратно на ноутбук. Мингю смотрит на него мельком и отворачивается, вдруг замечая рядом с пакетом кофейных зерен упаковку аспирина. Боги его услышали.

Он быстро выпивает кофе, обжигая себе и язык, и глотку, намеренно громко отхлебывая, потому что вот это молчание – оно какое-то слишком неловкое для Мингю. Вымыв кружку, он уходит в ванную и торчит там так долго, что Чонхо, видимо, решает, что он утонул, потому что стучится неуверенно и именно это и спрашивает. С чувством юмора у него так же не очень, как и у Тэёна.

После аспирина, кофе и душа Мингю начинает казаться, что он все-таки человек и все еще функционирует, хотя Чонхо почему-то не перестает поглядывать в его сторону с настороженностью, будто в любой момент придется хватать и укладывать на кровать, ставя капельницу. С кофеином, да. Мингю пьет вторую кружку кофе, сидя за обеденным столом, и думает, что самое время скрыться в комнате, потому что Чонхо по-прежнему молчит и не задает вопросов, которых Мингю от него вообще-то ждал. Не то чтобы у него ответы готовы были и он в принципе хотел оказаться расстрелянным чужим едким непониманием, облеченным в любопытствующие вопросы, но лучше все вот это, вместе взятое, чем резиновое молчание.

В какой-то момент Чонхо все-таки закрывает свой драгоценный ноутбук. Хлопает крышкой так громко, что Мингю подпрыгивает на месте, расплескав немного кофе на стол, и смотрит в упор.

– Тебе кошмар приснился?

– Что? – Он глядит на Чонхо в ответ с откровенным замешательством.

– Ну, просто, – тот трет ладонью затылок, опуская взгляд, – не знаю.

– Что не знаешь?

– Ты ночью пришел ко мне. – Чонхо опять смотрит на него.

Мингю делает слишком большой глоток и давится, начиная кашлять. Зачем он так предсказуемо реагирует.

– Ты не спал? – Конечно же, он не спал, Мингю, зачем спрашивать это так, будто ты был уверен в обратном.

– Я задремал, – признается Чонхо, и он видит, как тот начинает кусать щеку изнутри. – Просто… как бы объяснить. Мингю часто кошмары снились. Другому, не тебе, – быстро поясняет он и продолжает: – Он приходил спать ко мне. Я задремал, и, честно говоря, на какой-то момент мне показалось, что это он, поэтому…

– А, – Мингю ставит кружку на стол, – понятно.

И почему-то так гадко становится, словно он вернулся в те первые мгновения утром, когда только глаза открыл. Он размазывает по поверхности стола капли пролитого кофе и хмурится, совершенно не понимая, как на эти свои ощущения реагировать.

– Эй, – слышит он и поднимает голову; Чонхо уже не в кресле, а близко совсем – на расстоянии вытянутой руки. – Судя по твоему лицу, ты опять подумал о какой-то ерунде.

– Нет, – отвечает Мингю, проглатывая непривычную горечь с привкусом чертового разочарования. – Просто голова болит.

– Так почему ты…

– Не знаю. Я не помню, – врет он, поднимаясь со стула.

Наверное, не стоило так резко вставать. Наверное, вставать вообще не стоило. Просыпаться – тоже. Не стоило, но какая теперь разница, ибо Мингю со стула слезает все равно. А затем хватается обеими руками за столешницу, потому что голова начинает кружиться настолько внезапно, что это попросту застает его врасплох. Он пытается сфокусировать взгляд на кружке с остатками кофе на дне, но та плывет, размывается, растворяется где-то вдоль рисунка радужки, а Мингю пальцы сжимает крепче и совсем не понимает, что происходит.

– Ты в порядке? – На его плечо ложится чужая рука, и он мотает головой, сразу же жалея об этом – по затылку ударяет приступом боли.

Чонхо перехватывает его под локти и осторожно разворачивает к себе – кажется, пытается заглянуть ему в глаза, но Мингю не видит вообще ничего. Он мутным взглядом мажет по пространству и обещает никогда больше в жизни не доводить себя до такого состояния. В ушах нарастает звон, что сменяется на противный свист, напоминающий звук дрели, которой пользуются стоматологи.

Мингю хочет снова схватиться за что-нибудь, найти опору, потому что не видно совсем ничего, но замирает покорно, когда чувствует на своем лице касания чужой руки. Чонхо убирает волосы с его лба и прижимается к нему ладонью. Ворчит что-то тихо совсем – Мингю не может разобрать слов. Пытается, но почти сразу перестает – только тянется почему-то вперед, когда рука исчезает. Хочет опять упасть в это прикосновение, потому что оно показалось таким прохладным, таким нужным. Вернуть его не получается, не получается совсем, и Мингю начинает паниковать, не видя перед собой ни единого цвета, кроме черного.

Паника съеживается до размеров атома и схлопывается в пустоту, когда вместо руки он чувствует на своем лбу что-то другое. И оно не прохладное совсем, а жутко горячее, и оставляет на коже саднящие следы, которые после начинают тлеть и становиться ледяными.

Чонхо прижимается губами к его лбу, обхватив ладонью затылок. Зрение возвращается так же неожиданно, как и пропало до этого. Мингю смотрит на чужой дергающийся кадык и чувствует себя еще более напуганным, чем минуту назад. Напуганным, растерянным, брошенным в колючее замешательство. Хочет дернуться назад, хочет вернуть расстояние между ними, но не может почему-то.

– У тебя температура, – говорит Чонхо, отстраняясь. – Не стоило босиком по балкону вчера ходить.

Какая температура? Какое босиком? На улице жара невыносимая – начало сентября все-таки, – а Мингю в принципе редко болеет, даже если весь с макушки до пят изваляется в снегу, который потом сожрет для верности. Он дергает головой, стряхивая со своего затылка чужую руку и хмурится, фокусируя взгляд на двери в свою комнату.

(Она не твоя, Мингю. Ты же не забыл об этом?)

– Просто… просто перепил вчера, все нормально. Пойду еще посплю, – говорит он, игнорируя то, как ломается его голос точно посередине фразы; хочет уйти, но Чонхо хватает его за локоть. Сжимает несильно и просит:

– Ложись у меня?

– Что? – Мингю так резко голову поворачивает, что хрустят шейные позвонки.

У него дымится внутри что-то. Щекочет гортань хлопьями пепла, которые забираются выше и забивают нос. Вздохнуть никак. Вообще никак.

– Просто… вдруг ты… мне так спокойнее будет, – говорит Чонхо, все еще не отпуская его, а Мингю так сильно вырваться хочется. Так сильно убежать куда-нибудь. Так, блядь, хочется, но он-

– Хорошо.

И идет в ту же комнату, где провел последнюю ночь. Не думает совсем, не анализирует – просто перебирает ногами на автомате, не имея желания искать