Данте - Дмитрий Мережковский

А когда опять заговорит, то скажет:

…праведным судомЯ обречен на вечное изгнанье.[885]

Изгнан, вместе с некрещеными младенцами, в жалкий, детский ад, где слышатся «не громкие вопли, а только тихие вздохи» неутолимой тоски.[886] Если разум Данте соглашается и с этим «праведным судом», то сердце его с ним согласиться не может, но опять молчит, не спрашивает: «За что?» а только тихо плачет, как один из тех некрещеных младенцев в аду.

Праведность всего дохристианского человечества олицетворяется для Данте в «мудром учителе», «сладчайшем отце» его, Вергилий, в ту минуту, когда говорит ему поэт Стаций, обращенный им в христианство язычник:

Ты был тому подобен, кто светильникНесет во мраке позади себя,Светя, в ночи другим, но не себе, —Когда предрек: «Век новый наступает,Свет правды скоро воцарится в мире,Божественный нисходит с неба Отпрыск…»Я обращен тобою ко Христу.[887]

В эту минуту Виргилий для Данте — его же собственная, языческая тень: так же несет и он «светильник во мраке, позади себя, путь освещая другим, но не себе; и так же осужден, если не в том мире, то в этом, на „вечное изгнанье“».

Только что появляется в земном раю Чистилища небесный вождь Данте, Беатриче, — вождь его земной и подземный, Вергилий, исчезает перед нею, как ночная тень перед солнцем. Пристально глядя на Беатриче, Данте не замечает сразу этого исчезновения и обращается к Виргилию, «с таким же доверием, с каким дитя, в испуге или в печали, к матери бежит».

Но не было Вергилия со мной,Ушел отец сладчайший мой, Вергилий,Кому мое спасенье поручилаВладычица моя. И все, что виделЯ здесь, в земном раю, не помешалоСлезам облить мои сухие щеки…И потемнеть от них лицу.[888]

С этими-то слезами, может быть, и отвращает он грешные очи от Христа, или Тот отвращает от него «святые очи». Данте, который «видит все», — только не это — Лик Христа — вдруг слепнет: не может или не хочет заглянуть Ему прямо в лицо. Так же, как у тех двух учеников, на пути в Эммаус, глаза у него «удержаны» (Лк. 24,16).

Я был, как тот, кто хочет вспомнитьЗабытое виденье, и не может.[889]

С огненного неба. Эмпирея, нисходит Христос в восьмое небо Неподвижных Звезд.

И мне сказала Беатриче: «Вот ХристаНад миром торжествующее войско»……И я увидел тысячи лампад;Все были Солнцем зажжены одним,Как все земные звезды — нашим солнцем.И сквозь его живое пламя ЛикПросвечивал таким могучим светом,Что вынести его не мог мой взор…

Чтобы не видеть этого Солнца — Лика Христова, Данте отвращает от него глаза и смотрит в лицо Беатриче.

«Зачем ты так влюблен в мое лицо,Что и смотреть не хочешь на прекрасный,В лучах Христа цветущий, Божий сад…Где Роза, в ней же Слово стало плотью,Где Лилия, чье сладкое дыханьеВедет нас всех по верному пути?»Так мне сказала Беатриче, и, покорныйЕе веленью, попытался вновьЯ разомкнуть мои слепые вежды.Но точно так, как на земле, бывало,Под солнечным лучом, прорвавшим тучу,Цветущий луг я видел, в блеске солнца,А сам покрыт был тенью, — так и здесьУвидел я бесчисленные сонмыМолниеносных лиц, но озарившейИх молнии не видел…О, Тихий Свет Христов, вознесся Ты на небо,Чтоб слабых глаз моих не ослепить.[890]

Так, в этом мнимом видении Христа обнаруживается действительная невидимость Его для Данте. Вечно для него памятное видение — Беатриче, а Христос — «видение забытое», visione oblito. Солнцем Беатриче — ее улыбкой — затмевается для него «Солнце Христа». Ближе ему, нужнее, действительнее Христа — Беатриче.[891] Данте не знает и не видит Христа, или меньше знает и видит Его, чем Беатриче, потому что меньше любит Его, чем ее, или меньше помнит свою любовь к Нему, чем к ней. Вместо Него — Она. Данте видит Его только в ней.

Взгляни ж теперь на этот лик (Марии),Подобнейший Христову Лику:Ты в нем одном Христа увидеть можешь.[892]

Лик Беатриче, земной девушки в прошлом, — Небесной Девы, Марии в настоящем, — Матери-Духа в будущем: Лик Единой в Трех. Это и значит: Данте может увидеть Его, Сына, только в Ней — в Матери.

ХIII. ДАНТЕ И ОНА

Выше сфер высочайшихвозносится вздох сердца моего;новая мысль, которую Любовьвнушила сердцу, плача,влечет его к себе.[893]

Этот религиозный опыт Данте повторится и в опыте Гёте:

Вечная женственностьВлечет нас к себе.

«Снизу вверх влечет», pur su lo tira, у Данте; «влечет нас к себе», zieht uns hinan, у Гёте.

«Новую мысль» о чуде любви, побеждающем закон тяготения, Данте записал, вероятно, в 1292 году, вскоре по смерти Беатриче; но чудо это началось еще раньше, в 1274 году, при первой встрече девятилетнего мальчика, Данте, с восьмилетней девочкой, Биче.[894]

…Я вела егоОчарованьем детских глаз моих.[895]

Это началось в детстве и продолжалось всю жизнь.

С тех юных дней, как я ее увиделВпервые на земле, — ей песнь моя…Не прекращалась никогда.[896]

Не прекращалось и то чудо любви, которое святые называют «подыманием тела», levitatio.

…Правящая небом, Любовь…Меня подняла.[897]

Так же несомненно осязательно, физически, как силу земного тяготения, влекущего вниз, чувствует Данте, не только в душе своей, но и в теле, силу притяжения обратного, влекущего вверх. Сила эта исходит из глаз Беатриче:

…к солнечной Горе (Очищения)Я поднят был прекрасными очами.[898]

Взор ее, живой и умершей-бессмертной, — тот Архимедов рычаг для него, которым подымаются и возносятся все земные тяжести к небу.

Стоя на вершине горы Чистилища, где находится рай земной, и откуда начинается путь в рай небесный, Беатриче смотрит на полуденное солнце в зените так прямо и пристально, «как никогда и орел на него не смотрел», а Данте смотрит на нее так же пристально и прямо, «в ее глаза вперив свой взор». И чудо совершается: вместе с нею возносится и он «выше сфер высочайших», но так плавно-тихо, что этого не чувствует и только по бесконечно растущему свету, —

…Как будто ВсемогущийНа небе солнце новое зажег, —

и по тому, что весь воздух вокруг него ослепительно сверкает, «как только что вынутое из огня, кипящее железо», — он догадывается, что с ним происходит что-то необычайное; но что именно, понимает только тогда, когда Беатриче ему говорит:

Знай, ты теперь уже не на земле,Как думаешь, но молнии так быстроНе падают, как ты летишь туда,Где молнии родятся.[899]

Так рабство всех рабств, закон тяготения, преодолевается чудом свободы — полета. При восхождении по чистилищной лестнице, —

Так прибавлялося желание к желаньюБыть наверху, что, с каждым шагом,Я чувствовал, что у меня растутНевидимые крылья для полета.[900]

Внешним крыльям, механическим, Леонардовым, и нашим, противоположны эти внутренние, живые крылья Данте: те — чужие, эти — свои; человек остается на тех таким же бескрылым и в небе, каким был на земле; только для того летит, чтобы упасть — умереть, или опуститься и жить, ползая по земле, как червь. Но никогда не упадет и не опустится тот, кто летит на этих внутренних крыльях, живых.

Взят человек от земли — родился, и отойдет в землю — умрет; это значит: притяжение земли есть притяжение смерти, а победа над ним — победа над смертью, вечная жизнь — вечный полет.

Первый человек в раю был бессмертен, потому что свободен от закона тяготения: мог летать, как птица или Ангел, а если не летал, то, может быть, потому, что не успел за слишком короткий, хотя и вечный, миг Рая (Талмуд). Сила земного тяготения начинает действовать в душе и в теле человека, вместе с грехопадением пал Адам — согрешил, и вышел из Рая; отяжелел — умер. Глубочайший смысл всей человеческой трагедии Данте — любви его к Беатриче, так же, как всей «Божественной комедии», — возвращение изгнанного человека и человечества в Рай: «Цель всего моего творения и всех его частей — вывести человека из состояния несчастного (Ада) и привести его к состоянию блаженному» (Раю); преодолеть в душе и в теле человека силу земного тяготения, влекущего вниз, силой тяготения обратного, влекущего вверх; победить порабощающий закон механики, необходимости, чудом свободы — полета. Дело Беатриче, дело любви, земное и небесное, — освобождение Данте, человека и человечества.