Геи и гейши - Татьяна Мудрая

Нет, нельзя сказать, что женщины вовсе не показывались в городе: но они, одетые от маковки до концов маленьких туфель в нечто темно-серое и бесформенное, укутанные до того, что и глаз порой было не видно, сквозили как тени, и каждый из этих живых призраков непременно сопровождали, спереди или сзади, а иногда — и с обеих сторон разнаряженные мужчины, которые держали такое же украшенное, как и они сами, и такое же грозное оружие заткнутым за пояс или привешенным к левому бедру.

Наш купец стал потихоньку следить за женами. Он видел, как они, еле приподнимая покрывала, приценялись к дыням и винограду; слуги хозяина уносили выбранное к ним домой. Перед ними разворачивались ткани и ковры, открывались шкатулки с драгоценностями и флаконы с ароматами. Купец быстро смекнул, что многие узоры тканей, ковров и резьбы, духи и драгоценные камни считались тут пригодными исключительно для женщин.

Еще чуть позже купец завел себе друзей из местных и стал расспрашивать их о тайне их невест и супруг и вообще дамского пола.

— Тут нет тайны, — усмехались они, — есть только твое непонимание.

— Зачем им яркие ткани, причудливые кольца и ожерелья, изысканные духи? Они ведь у вас чисто монашки.

— О, — говорили они с хитрецой, — то на улице; дома они будто розы в саду.

— Ну, а почему вы не позволяете им показываться такими же на людях? Ревнуете?

— Отчасти и так, — отвечали ему. — Красота — не товар на продажу: никому не льстят алчные и похотливые взгляды, которые обращены к нашим держательницам очага. Но не это главное.

— А что тогда? — спросил купец. Он слегка почувствовал себя нахалом, но был от природы упрям.

— То, что в женщине должна быть тайна. Сам Аллах Всевышний скрыт от смертных глаз под множеством завес, и женщина в своей прикровенности подобна Ему.

— Ох, избавьте меня от вашего заумного богословия! Моя собственная жена, которая сейчас дома нянчит моих детишек и соблюдает мой деловой интерес, — добрый мой товарищ, который при случае может сам за себя постоять, и уж во всяком случае божества я из нее не строю.

— А какого сама твоя жена мнения о себе, ты не доискивался? — с подковыркой спросил тот, кого купец почитал лучшим своим приятелем.

Купец ощутил себя невеждой, но именно потому продолжил свои расспросы:

— Если вы в своих мыслях ставите женщин так высоко, может быть, стоило бы разрешить им показывать и другим, как красиво вы их содержите, как холите и лелеете? Я имею в виду — в невинных размерах.

Приятель пожал плечами:

— А кто должен дать такое разрешение?

— Тот, наверное, кто запретил, — ответил наш купец.

И все его собеседники дружно засмеялись. От смеха этого — а дело было, как часто тут бывает, на улице, — поднялся шаловливый ветерок и слегка отвернул подол серого одеяния девушки, что как раз шествовала посередине дороги. Золототканая парча блеснул оттуда, как острый меч солнца из тучи, и маленькая, крашенная хной пятка, и стройная лодыжка, трижды обернутая серебряной цепочкой, на которой для оберега висел сердолик. Что во всем этом было необыкновенного? Но купец испытал такой непонятный восторг, что голова его закружилась и едва не свалилась с плеч. Он пошатнулся и рухнул бы наземь, если бы не поддержали стражи девушки и его друзья.

— Что ж ты не попросил у красавицы разрешения показать тебе личико? Авось, в один миг бы в раю очутился — дальнем или, скорее, ближнем: красотка ведь не замужем, — посмеялись над ним.

Нет, купец не стал повторять в ответ на их шутки, что он женат, и давать объяснения, которые тут вовсе не требовались, ибо окончательно понял, что он глупец из глупцов.

Много, много позже, когда он поумнел настолько, что допущен был в дома Города Прикровенных Жен, — увидел он их за исполнением их обычных работ. Лица их — лица прирожденных цариц и повелительниц, оберегаемых Держательниц Истины — истины невыносимой и сладостной, — были открыты, но сияние как бы смывало черты. Пальцы их, такие нежные и розово-смуглые, заняты были суровым ремеслом: скручивали и натягивали на продольный стан прочную основу для ковра.

— Кто окрашивает шерсть для ворса? — спросил их купец.

— Наши мужья, — ответили они, — знающие толк в многоцветье.

— А кто изобретает узор? — снова спросил он.

— Наши отцы: они знают наизусть множество начертаний и знаков, равно как и способов их соединения.

— А кто продевает нити в основу и сплетает рисунок мерой и счетом, вяжет узлы и обрезает неровности?

— Наши сыновья: глаз их остер, пальцы гибки и прилежание выше всяких похвал.

— Зачем же тогда нужна ваша грубая основа, если самую тонкую и красивую работу делают ваши мужчины? — спросил купец не потому, что оставался прежним невеждой, а затем, что вопрос этот входил в неизвестный ему, но ощущаемый им ритуал.

— Видел ты, как доводят до ума такой ковер? — спросила самая старшая из женщин. — Его выбрасывают под ноги уличной толпе, чтобы сама ближайшая жизнь ступила на него своей грубой и жесткой пятой. Только благодаря прочности своей основы ковер выдерживает это и только выдержав — становится истинной вещью, соответствующей высокому предназначению. Но лишь мы умеем сообщить мужскому делу такую стойкость.

И вечером того дня говорил купцу друг:

— Не наши жены принадлежат нам, а мы, мужи, принадлежим женам: а сами жены принадлежат дому, как ваш король — своему королевству, откуда он в старину не имел права даже выехать. Дом — как шатер: ему нужна опора. Дом — ларец: в нем прячется сокровище. Дом — сердце, в котором записаны знаки Священной Книги.

— И что же есть эта опора, и это сокровище, и этот знак? — спросил купец.

— Его женщина, — ответил друг.

И еще много говорил он купцу разных слов:

— Можно унизить, ставя наравне с собой, и возвысить, возвратив на исконное место. Внешние знаки достоинства отличны от внутренних, и не чужаку их понять. Сами те, кто ими пользуется, бывают зачастую обмануты: ваши женщины, стремясь завладеть мужской долей и мужским оружием, попадают к ним обоим в кабалу, а когда спохватываются и начинают совершенствовать и оттачивать женское — в ловушку, ибо наводят полировку на тупой клинок. Но многим из них хватает ума все-таки прорваться к своему естеству, хотя самые первые шаги иногда поневоле начинаются в низине пошлости и сами пошлы. Не наше дело осуждать их. И еще помни: любой муж, сознает он это или нет, весь свой век служит женщине.

— Занятно, — произнесла девушка. — Выходит, при надлежащей выучке я смогла бы убить тебя одним взглядом или даже одним сиянием нагой ступни? Это мысль. Иди, куда хотел, а я пока это обдумаю. Право, твоя сказочка того стоит!

На следующем витке лестницы выступила навстречу Арслану горделивая дева с тюрбаном на смоляных кудрях, в квадратном платье, сшитом из цельного куска материи, и надушенных сандалиях. Широкий меч был зажат в ее нежной руке, меч, который отрубил некогда голову вражескому полководцу, а на бедре висела маленькая арфа, чтобы воспевать в гимне свои победы.

— Не двигайся далее! — воскликнула она. — Нет места в святом месте идолопоклоннику, во всяком случае, пока голова его свободно поворачивается на шее.

— Моя застыла, как каменная, — с оттенком шутки произнес Арслан, — ибо глаза мои остановились на твоем лице, подобном лилии долины. И если я и в самом деле преклонюсь перед кумиром — чем, поверь, не грешил никогда раньше — не моя в том будет вина, а твоя. Ведь сам мудрейший царь Соломон, или Сулайман-ибн-Дауд, на сем деле крепко споткнулся.

— А как это произошло? — поинтересовалась юная Дебора, неукротимая Юдифь.

— Неужели не помнишь ты слов о его женах, которым не было числа? И разве ты не слышала, как поют на свадьбах «Песнь Песней»? Слышала, разумеется: только ведь в ней сплошные намеки, которым всяк дает свое особенное толкование. Я лично не склонен залетать слишком высоко — и вот как рассказал бы я эту древнюю историю.

И он поведал ей стихотворение в прозе, которое стали называть -

ПОВЕСТЬ О ЮНОЙ ПАСТУШКЕ

Царь Соломон во всей славе своей влюбился однажды в простую девушку, которая пасла коз для своих братьев. Но твердо уверился он, что шуламитянка эта (мы так и будем ее звать, Шуламита: настоящее имя ее было совсем простенькое, и древняя история его не запомнила) ни за что не ответит ему взаимностью. И не то чтобы он был слишком стар, напротив; и не то чтобы она казалась так умна, чтоб совсем не льститься на царскую власть и богатство, от которых ей при любом раскладе перепала бы немалая толика. Нет, просто был у нее раскрасавец жених, и, кстати, не такой уж бедняк в придачу; а разумная дева всегда предпочтет соловья в руке журавлю в небе. С этим пареньком, который тоже пас стадо, они были сговорены и вовсю обменивались свиданиями, распевая любовные песенки то под одним крыльцом, то под другим, и целовались обоюдно через решетку окна в такт этим песням. А стихи для них сочинил когда-то в юности сам Соломон, только давно уж перешли они в ранг устного народного творчества.